Ага! Это мне и нужно было…
— Та-ак!.. — произнес Виржинтас, подбирая кандидата на вторую половину доски. — А еще сюда пойдет… правда, мы имели честь не так давно слышать его… Пранци́шкус Ру-пей-ка…
Ой! У меня даже мел из рук вывалился. Как же Пранас в моих клумпах выйдет? Я обомлел и беззвучно спросил у него: что же теперь делать?
А приятель ничуть не смутился. Уж если он знает урок, то непременно выкинет какую-нибудь шутку, развеселит и товарищей, и учителя. Нырнув под парту, он долго возился там — видно, мои клумпы искал.
«Ох, только бы он не выставил их на обозрение всего класса! Ведь мог бы Пранас выйти к доске и в одних носках…»
Но тот с трудом втиснул в мои «ботинки» по полстопы и, забавно вытянувшись, точно на ходулях, проковылял вперевалку к доске.
Все так и покатились со смеху.
— Это еще что за комедия? — строго спросил учитель.
— Прошу прощения, — с невинной миной сказал Пранас. — Пол натерт, носки жалко, если без ботинок-то.
— А где же твоя… обувь?
— Мою обувь товарищ по ошибке…
Я стоял ни жив ни мертв, пытаясь выдавить из себя улыбку…
— Придется поменяться, друг, — сказал Пранас, стряхивая с ног клумпы. — Забирай свои штиблеты и не кисни.
Класс стонал от смеха. Ребята с последних парт даже привстали, чтобы разглядеть клумпы. Учитель Виржинтас и тот не мог удержаться — у него дрожал подбородок.
Мне тогда захотелось убежать из класса, захотелось сквозь землю провалиться… Я подумал, что все они смеются не оттого, что их рассмешил Пранас, а надо мной, над моими жалкими клумпами с задранными вверх носами.
Не смеялась только самая веселая, самая озорная девочка в классе — Степуте. Только она одна тогда не смеялась…
Не помню, кто из моих однокурсников одолжил мне тогда поношенный балахон, что-то вроде шинели, который я подпоясал широким кожаным ремнем. Еще я нацепил на пуговицу солдатский фонарик, а на плечо повесил охотничье ружье… И чтобы усилить сходство с охотником из прерий или рыцарем большой дороги, я напялил вытащенную бог весть откуда травленную молью шляпу с обвислыми полями. К такому наряду меньше всего подходили теннистые тапочки, хоть я и перестал их чистить зубным порошком…
И все равно, что ни говорите, а только никогда еще я не был так великолепно одет. В этом одеянии я мог лежать, затаившись, где-нибудь между грядками, в сумерках же тенью сливался со стволом дерева; сидя на корточках, превращался в пень или валун, поэтому-то так бесстрашно бродил по ночам вокруг техникумских огородов и садов.
Такая у меня тогда была служба. После окончания второго курса управляющий учебным хозяйством Вайткя́вичюс неожиданно предложил мне как нельзя более кстати место садового сторожа — с июля по середину сентября. Зарплату обещал небольшую, зато яблок, помидоров, моркови — словом, всяких садово-огородных даров я мог есть сколько влезет.