– Аптекарь?
– Он самый, ваше благородие, не сомневайтесь. У сибиряков одолжили. Они своих раненых с обозом отправили, а этот остался не у дел. Вот и сговорились…
Студент покорно кивнул, жалобно зыркнув на суровых станичников. Стало понятно, что разговор был коротким, но содержательным.
– О чем сговорились? – усмехнулся Распутин, – я что-то не вижу удовлетворения на челе юноши от заключенной сделки.
– Да не с ним, – покосившись на студента, нахмурились казаки. – У них старшим – полковой лекарь, он распорядился… На взаимообразной основе…
– На какой ещё основе? – Григорий начал звереть от постоянной недосказанности. – О чём договорились? С кем? Как зовут полкового лекаря?
– А его не зовут, он обычно сам приходит, – раздался молодой, весёлый голос. В проёме двери появилась голова с аккуратными усиками и чуть прищуренными голубыми глазами, прямым носом и слегка оттопыренной нижней губой. – Уж очень заинтриговали меня ваши казачки рассказом про отряд особой важности и чудного доктора, лечащего раненых мёдом. Вот, принёс туесок и требую своего присутствия при священнодействии. Разрешите представиться – старший полковой врач 11-го сибирского полка Михаил Булгаков.
– Ёшки-матрёшки, – вымолвил обалдевший Распутин, глядя в небесные, ярко горевшие интересом к жизни глаза светлого молодого человека.
Булгаков был худощав, гибок, весь в острых углах, как нескладный подросток, двигался быстро, легко, хоть и не слишком свободно. Скованность движений и напускная весёлость – проявление тщательно скрываемой стеснительности – выглядели трогательно и совсем не портили впечатление первых мгновений знакомства. Увидев под белым халатом Григория воротник кайзеровского мундира, он округлил глаза, но быстро собрался, погасив плещущееся во взгляде удивление и ничем более не проявляя своего любопытства.
– Вы же сейчас должны работать в земской больнице где-то под Смоленском, – плохо контролируя полёт своих мыслей от неожиданной встречи, продолжил Григорий, но тут же прикусил губу, чтобы не зародить лавину вопросов, с риском быть похороненным под ней.
Булгаков вскинул на Распутина глаза, плавно меняющие свой цвет с голубого на маренго, и спокойно, будто осведомившись о погоде, спросил:
– Простите, мы разве знакомы?
Понимая, что выглядит одновременно глупо и подозрительно, что любой его ответ на прямо заданный вопрос будет звучать фальшиво, Распутин решил: слово – не воробей, отступать некуда, и надо хоть как-то выходить из положения, а значит – врать уверенно и самозабвенно.
– Прошу прощения, не представился. Георгий Ефимович Новых, – церемонно кивнул Григорий, предполагая, что именно так положено представляться в приличном обществе. – Всеми земскими врачами я, естественно, не интересуюсь. Только однокашниками Константина Паустовского, театральными фанатами, придумывающими на ходу сюжеты, – отшутился он. – Константин рассказывал, что первое место среди сочинителей-чтецов «вечеров на воде» принадлежало Михаилу Булгакову. Действительность в ваших спичах так тесно переплеталась с выдумкой, что граница между ними начисто исчезала. Изобразительная сила этих рассказов была так велика, что в них верили не только гимназисты, но и искушенное начальство. Константин даже уверен, что ваш надзиратель по прозвищу Шпонька получил медаль за усердие исключительно на основании придуманных Вами сведений его биографии.