– Аграфена, хватай детей, в кладовку и сидеть там тихо, пока не уйдут ироды, – по военному скомандовал Гордей жене, хотя прекрасно понимал – не пронесет, не тот настрой у налетчиков… Они не добычи – крови жаждут. Ах, как же он прогадал, не послушался вчера партикулярно облачённого офицерика, так настойчиво предлагавшего не испытывать судьбу, вместе с семьей брать пожитки и отправляться на постой в ближайшую тюрьму. То ли офицер ему не понравился, то ли «семья» и «тюрьма» в голове городового никак не стыковались… Скорее всего, он не мог поверить, чтобы вот так просто, ни с того, ни с сего его пришли убивать совершенно незнакомые люди. Все, кто знал Гордея, слова дурного ни в глаза, ни за глаза сказать не могли. Не поверил, стало быть, городовой армеуту, а зря…
– Гордей Иванович! Не таись! – прозвучал до боли знакомый голос.
– Фролка, ты что ли, сукин сын? – откликнулся полицейский.
– Угадал, Гордей Иванович, – радостно прозвенело под окошком, – а я думал – не признаешь, кого в цугундер давеча определил.
– У меня, Фрол, работа – таких, как ты, шельм, в околоток таскать, – усмехнулся Гордей и аккуратно, чтобы не было слышно снаружи, достал из потертой кобуры старенький, потерявший воронение наган.
– Ты открой дверь, Гордей Иванович, – голос прозвучал с угрозой, – погутарим, побалакаем, да и выясним по-свойски, кто из нас шельма, а кто туз бубновый…
– По-свойски с тобой волк тамбовский разговаривать будет, а я предлагаю подобру-поздорову своих подельников собрать, восвояси умотать, да и спрятаться понадёжнее, авось и пронесёт. Ты ж не за идею, не за энту самую революцию. Ты же за свою шкуру мстить пришёл, гопник лиговский.(*)
– Ах ты, барбос шелудивый!(**) – собеседник за окном начал терять терпение. – А ну открывай! Хуже будет!
– Знаю, что будет, потому и не открываю, – усмехнулся Гордей, проверив наличие патронов в барабане.
– Посторонись, – загудел кто-то басовито за окном, и хлипкая дверь содрогнулась, перекосившись от удара.
Сверху за шиворот посыпалась штукатурка. Гордей одним движением поднялся на ноги, выставил мушку на уровень, где должны были находиться головы незваных гостей, подумал и приподнял ствол немного выше. «Не хочу брать грех на душу!» В глубине сознания всё ещё не верил, что его пришли убивать. Надеялся, что своей решительностью отпугнёт лихих людей, сгрудившихся за дверью.
«Бах! Бах!» – гулко разнеслось по квартире. Взвизгнула жена. Мишутка ещё больше разошёлся, и даже старшая, стойкая и не по-девичьи храбрая Настёна начала громко всхлипывать. Налётчики ссыпались с крыльца, загомонили меж собой матерно, потом затихли… Ушли? Нет, двое остались караулить. Их тени падали на лежалый снег траурными лентами. Гордей присел рядом с дверью, оперся спиной о наличник, закрыл глаза. Надо прийти в себя, подумать, как незаметно выбраться из собственного дома, превратившегося в западню…