Термина «антиколониальный» в то время еще не существовало, но он описывает мою неизменную позицию как нельзя лучше. На следующий день я подал в отставку и настоял на своем, хотя начальство упорно не хотело меня отпускать.
Как только Пьеро узнал, что я уволился из министерства, он принялся искать меня повсюду. Ему помог Выдра. Нашел меня через несколько недель в ужасной трущобе на улице Шарантон, голодным и нищим. В той дыре не было ни водопровода, ни канализации, ни электричества. Я кое-как сводил концы с концами, работал фотографом.
Пьеро навестил меня раз, другой, третий… Наэлектризованный, оживленный, нетерпеливый. Сгусток энергии, да и только.
Когда он наконец объяснил мне, что возглавляет группу, которая тайно перевозит людей из лагерей для перемещенных лиц в Палестину, и предложил им помочь, я сперва отказался наотрез. Никакие аргументы не действовали. Даже тот, что сотни тысяч людей брошены на произвол судьбы. Я был неумолим, непробиваем: война закончилась, больше ничего незаконного я совершать не буду.
– Почему же ты все-таки сдался?
Потому что Пьеро, стремясь переубедить меня, предложил съездить в Германию вместе с американскими солдатами и осмотреть такие вот лагеря.
Январь 1946 года. Мы вчетвером отправились туда на армейском «джипе». Миновали границу. Примерно через час один из спутников указал на полуразрушенную кирпичную стену, за которой вскоре мы различили ряд приземистых одинаковых прямоугольных бараков и двор, покрытый жидкой грязью.
И вдруг я увидел их за колючей проволокой… Сотни людей в полосатых арестантских робах приблизились к ограждению и вопросительно смотрели на нас. Я знал, куда еду, и постарался подготовиться к мрачному зрелищу, но когда черно-белая толпа высыпала из бараков наружу и выстроилась вдоль ограды, на мгновение я поддался малодушию: мне не захотелось выходить из машины…
Я себя переборол. И даже разговорился с одним поляком, бывшим преподавателем французского языка. Само собой, он владел им свободно. Польский еврей утверждал, что скорее умрет, чем вернется в Польшу. Остальные тоже не спешили на родину. Считали, что власти их предали, что европейская земля отныне будет им напоминать только о пережитых жестоких страданиях. Они готовы были годами гнить в лагере в ожидании палестинской визы. Их решимость невозможно было сломить. Люди здесь сплотились, объединились. Создали прочные семьи, родили детей, усыновили сирот.
– Только смерть разлучит нас! – взволнованно повторял поляк, глядя на свою новую семью, женщину с младенцем, сидящую поодаль.