Я впервые видел Жанетт испуганной и растерянной. Год назад, после повального бегства прежних участников сети мне ее представили в качестве новой связной. Двадцатичетырехлетняя выпускница Института кинематографии, редактор киножурнала «Позитив»[46]. Я сразу понял, что эта хрупкая девушка не робкого десятка. Преодолевать свой страх она научилась с раннего детства. Проводник из Сопротивления почти что перевел их через границу, маленькая Мишель дрожала от холода у матери на руках. Внезапно появился немецкий патруль и поймал всю группу, несколько еврейских семей с провожатым. Спаслись только Мишель и ее мама, которые в суматохе успели отползти в кусты и затаиться. Жаннет навсегда запомнила ту ночь. И как травили ее сестру, бросали в нее камни, кричали: «Жидовка паршивая!» На всю жизнь в душе Жанетт остался незаживающий ожог. Она люто возненавидела нацизм. Ею овладела неутолимая жажда справедливости. Мишель верила, что преданность идее должна быть всепоглощающей, бескорыстной и бескомпромиссной. У нас с ней ни в чем не было разногласий.
– Ее зовут мадам Франсуа, третий этаж, дверь справа, – пробормотала Жанетт, нацарапав адрес на клочке бумаги. – Спасибо, Жо. Я твоя должница.
И мгновенно скатилась по лестнице, торопясь на другое задание.
Я решил потренироваться в лаборатории, взламывая двери гвоздодером. Дверь туалета поддалась мгновенно, однако на древесине остались длиннейшие безобразные царапины. Нужно придумать, как взломать дверь кухни аккуратней, не повредив ее. Может, засунуть между гвоздодером и дверью тонкую металлическую пластину? Действительно, помогло. Поднатужился, приналег плечом: готово. Дверь открыта без единого повреждения.
Для верности взломал еще две двери и направился в темную комнату. Достал из третьего ящика комода заранее приготовленное незаполненное французское удостоверение личности. Напечатал на машинке: фамилия – Франсуа, имя – Жюльен. Пусть думают, что я брат мадам. Аккуратно приклеил накладную бороду, в фотостудии сам себя сфотографировал, изготовил снимок нужного размера. Поставил штамп о госпошлине и прочие печати, состарил и измял документ, чтобы тот не выглядел подозрительно новеньким. Посмотрел на часы: двадцать один ровно. Солнце давно зашло. Ну нет, на ночь глядя я туда не пойду, что бы там Жанетт ни говорила. За кого меня примет консьержка? За грабителя? Убийцу? Лучше от нее не прятаться, поговорить в открытую. Меньше вызовешь подозрений. Завтра утром перед отъездом в Брюссель я все отлично успею. А пока будет нелишним забрать все, что может меня выдать. Я сложил в огромный чемодан металлические пластины для фотогравюры, документы всех известных государств, печати, гербовые марки. Запер его в багажнике машины, которую днем одолжил у одной приятельницы. Если в квартире мадам Франсуа полиция устроит засаду, схватит меня и установит мою личность, в лаборатории ей не удастся ничего найти. Пусть сочтут меня обыкновенным «носильщиком чемоданов», а не фальсификатором на службе у Фронта национального освобождения. Осталось отогнать «ситроен» на улицу дю Лувр, неподалеку отсюда, и сообщить подружке, где стоит ее машина. Если я назавтра исчезну и до вечера не объявлюсь, хозяйка автомобиля передаст чемодан Мари-Алин, а уж та сообразит, куда его девать.