Но то, что вы подметили – что для меня умение думать и наблюдать стало важным фактором моего выживания, – это верно, хотя, по моему мнению, я больше обязан исключительно удаче. Помню, я прожил тот год в Аушвице в состоянии невероятной приподнятости духа. Уж не знаю, благодаря ли моему профессиональному опыту или стойкости, о которой я не подозревал, или просто в силу инстинкта. Я не уставал фиксировать происходящее вокруг меня – людей и их поступки – и настолько к этому привык, что в моей памяти до сих пор хранятся необычайно подробные образы их всех. У меня было сильное желание понять, меня постоянно обуревало любопытство, которое впоследствии некоторые люди сочли циничным: это было любопытство натуралиста, который вдруг оказался перенесен в новую среду – кошмарную, зато новую, кошмарно новую для него.
Я согласен с вашим замечанием, что моя фраза «Я слишком много думаю… я слишком цивилизован» противоречит этому любопытству. Но прошу вас, дайте мне право быть непоследовательным: в концлагере у всех нас сознание отличалось нестабильностью, оно колебалось час от часу между надеждой и отчаянием. И думаю, что связность и цельность сюжетов моих книг – это художественная конструкция, это результат осмысления событий постфактум.
Рот: Книга «Выжить в Аушвице» была сначала издана на английском языке под названием «Человек ли это?» – точный эквивалент вашего итальянского названия «Se questo e un uomo» (и вашему американскому издателю следовало бы сохранить это название). Описание и анализ ваших страшных воспоминаний о проведенном немцами «невиданном биологическом и социальном эксперименте» продиктованы учетом именно количественных масштабов методики, с помощью которой человека можно изменить или сломить, в процессе чего он, как вещество, разлагаемое в ходе химической реакции, теряет свои характерные свойства. Книга «Человек ли это?» прочитывается как мемуары теоретика в области моральной биохимии, который и сам был насильно включен в число подопытных организмов для участия в лабораторных экспериментах самого жуткого свойства. Существо, помещенное в лабораторию безумного ученого, само оказалось образцовым примером рационального ученого.
В «Разводном ключе», который точнее можно было бы назвать «Это человек», вы говорите Фоссону, вашей Шахерезаде в рабочей робе, что вы – «химик в глазах всего мира, ощущающий… в себе писательскую жилку» – как бы обладаете «двумя душами в одном теле, а это уж чересчур». Но я бы сказал: у вас одна душа, очень вместительная и цельная, чему можно только позавидовать. И еще я бы сказал: в вас неразрывно соединились не только ученый и выживший узник, но также ученый и писатель.