И в привычной для себя манере он принялся подробно описывать злоключения писателя, оказавшегося в куда более отчаянном положении, чем он сам.
И вот через четырнадцать лет после нашей последней встречи я был поражен тем, что присущий ему сплав обаятельной энергичности и невозмутимости удивительным образом остался прежним, не тронутым временем. И хотя его стрижка под «битла» стала короче, нежели в семидесятые, крупные черты лица и крепкие, как у хищника, зубы по‐прежнему заставляли меня подумать (особенно когда он пребывал в добродушном настроении), что я оказался в компании интеллектуально развитого Ринго Старра. Иван находился в самом эпицентре событий, которые сейчас именуются в Чехословакии «революцией», но в то же время не выказывал ни малейшего признака усталости, хотя, как признавались мне даже молодые студенты кафедры английской литературы, на чьем семинаре по Шекспиру мне довелось присутствовать, эти события настолько всех утомили, что они были рады тихо заняться изучением столь маловразумительного для них материала, как первые сцены «Макбета».
Я стал свидетелем вспышки неукротимого темперамента Ивана за ужином в его доме однажды вечером: он советовал нашему общему знакомому писателю, как вернуть двухкомнатную квартирку, конфискованную властями в конце семидесятых, когда гонения тайной полиции вынудили этого писателя эмигрировать за границу, где он влачил нищенское существование. «Возьми жену, – поучал его Иван, – возьми своих четверых детей и отправляйся прямо в кабинет к Ярославу Корану». Ярослав Коран был новым мэром Праги, а до этого – переводчиком английской поэзии; прошла неделя, и я или видел, или слышал о новых назначенцах Вацлава Гавела, и мне даже стало казаться, будто важнейшим условием назначения на посты в новом правительстве была публикация переводов на чешский стихов Джона Берримена. Был ли в истории хоть один случай, когда такой синклит переводчиков, прозаиков и поэтов руководил чем бы то ни было, кроме ПЕН-клуба?
«В кабинете Корана, – продолжал Иван, – ложитесь на пол, все вы, и не двигайтесь. А ты им скажи: “Я – писатель, меня лишили квартиры, и я хочу получить ее обратно”. Не проси, не жалуйся, просто лежи и не двигайся. Ты получишь свою квартиру через двадцать четыре часа». И этот бесквартирный писатель – одухотворенный и скромный человек, который, с тех пор как я последний раз видел его торгующим сигаретами в Праге, сильно постарел – чего никак нельзя было сказать об Иване, – отреагировал лишь печальной улыбкой, которая безмолвно давала понять, что Иван не в своем уме. А Иван обернулся ко мне и как ни в чем не бывало произнес: «Некоторым людям просто недостает для этого твердости».