в нашей стране. «Заговор против Америки» – это упражнение не в историческом прогнозировании, а в историческом размышлении, это чистой воды допущение. Последнее слово осталось за историей, и история поступила по‐своему.
Почему у нас это оказалось невозможным – сюжет другой книги, книги о том, как повезло нам, американцам. Конечно, и у нас в Америке было немало ограничений. Евреям сознательно и систематически запрещалось пользоваться определенными преимуществами, иметь доступ в определенные организации и важные сферы на всех этажах американского общества; подобная дискриминация – основная форма унижения, а любое унижение калечит – оно наносит ужасные травмы людям, оно их уродует, коверкает их души, озлобляет, что может засвидетельствовать любое меньшинство в Америке. В моей книге унижение от всевозможных запретов способствует разжиганию конфликтов и чуть ли не развалу семьи Рот. Как могут мужчина, женщина, ребенок сохранить свое достоинство в таких обстоятельствах и не быть униженными? Как оставаться сильным, если тебе везде дают понять, что ты – нежелательный элемент? Как избежать такого уродующего отношения? Такова исследуемая мной тема.
Некоторые читатели, наверное, увидят в этой книге замаскированное описание сегодняшней Америки. Это было бы ошибкой. Я не ставил своей целью написать нечто метафорическое или аллегорическое. Я намеревался сделать именно то, что и получилось: реконструировать события 1940–1942 годов в том виде, в каком они могли бы произойти, если бы республиканским кандидатом в президенты был Линдберг, а не Уилки, и если бы Линдберг, а не Рузвельт был избран президентом в 1940 году. Мое воображение было нацелено не на то, чтобы четче увидеть настоящее из прошлого, но на то, чтобы четче увидеть прошлое из прошлого же. Мне хотелось как можно более точно показать, как бы повела себя моя семья, если бы история совершила у нас выверт, описанный мной в книге, и на них обрушилась такая враждебная сила. Еще раз: обрушилась бы тогда, а не сейчас.
Проза Кафки сыграла исключительно важную роль в выборе творческой стратегии чешскими писателями, противостоявшими марионеточному просоветскому правительству коммунистической Чехословакии в 1960–1970‐е и в 1980‐е годы, и это сильно встревожило властные круги, вынудив их запретить продажу книг Кафки и изъять их с полок библиотек по всей стране. Но, ясное дело, Кафка в начале ХХ века написал «Процесс» и «Замок» вовсе не с дальним прицелом, чтобы воодушевить будущих писателей или напугать их будущих правителей. Пражские писатели конца ХХ века прекрасно отдавали себе отчет в том, что они сознательно нарушают творческие законы строптивого воображения Кафки, но тем не менее продолжали, с осторожностью и азартом, применять его книги в качестве политического оружия во время ужасного национального кризиса. Литературу нередко манипулятивно используют в разных целях, заставляя выполнять задачи общественного и частного характера, но никогда не следует путать эти произвольные интерпретации с созданной страстью и мастерством реальностью, которую автор сумел осязаемо и зримо представить в своих произведениях. Есть, в конце концов, проза, которая ни по каким параметрам не дотягивает до уровня Кафки, но которая может быть признана образцом искусства не за ее эстетическую ценность, но, сколь бы унылой она ни казалась как литература – вспомним советский социалистический реализм, – за свою полезность для пропаганды и за свою ценность для политического дела или движения, как замаскированный плакат.