в надгробной речи на похоронах Уинчелла, застреленного в ходе президентской гонки, в которой он выставлялся как демократический оппонент идущего на второй срок Линдберга, – в реальности же первым кандидатом на президентский пост, убитым во время избирательной кампании, стал Роберт Кеннеди, – «Уолтер был слишком громогласный, Уолтер слишком быстро говорил, Уолтер слишком много говорил и все же, в сравнении, вульгарность Уолтера выдает в нем великого деятеля, а благообразность Линдберга – омерзительного политикана». Короче говоря, мне хотелось, чтобы Линдбергу противостоял не святой борец за идеалы демократии, олицетворяющий все лучшее, что есть в Америке, но именно самый популярный в стране колумнист отдела светской хроники, грубоватый и даже хамоватый острослов по натуре и по ухваткам, чьи недруги ставили ему в вину, помимо прочих его недостатков, то, что он был самым крикливым из крикунов-евреев. Уинчелл для мира светских сплетен был тем же, кем Линдберг был для мира авиации: первооткрывателем-рекордсменом.
Я начал книгу, не имея продуманного замысла, как мысленный эксперимент. До знакомства с автобиографией Шлезингера я никогда даже не помышлял о таком романе и не имел ни малейшего желания написать нечто подобное. Такая тема, не говоря уж о манере повествования, никогда бы не пришла мне в голову сама по себе. Я часто пишу о вещах, никогда не бывших, но никогда еще я не писал о никогда не происходивших исторических событиях. Триумф Америки заключается в том, что, несмотря на антисемитские предубеждения, пронизывавшие институты протестантской властной иерархии того времени, несмотря на распространявшуюся «Германо-американским союзом»[152] и «Христианским фронтом»[153] заразу ненависти к евреям, несмотря на идеологию христианского превосходства, проповедуемую Генри Фордом, отцом Кофлином, а также преподобным Джеральдом Л. К. Смитом, несмотря на неприязнь к евреям, беззастенчиво выражавшуюся известными журналистами вроде Уэстбрука Пеглера и Фултона Льюиса, несмотря на ослепляющее самолюбование своим арийским антисемитизмом самого Линдберга, у нас это оказалось невозможно[154].
В тот момент, когда это могло бы стать возможно, когда слишком много ядовитых семян могли дать всходы и имелись все шансы для того, чтобы так случилось, это оказалось невозможно. И евреи в Америке добились всего, чего добились, лишь благодаря тому, что у нас это оказалось невозможно. Тяготы и страдания, которые они претерпели в Европе, не достигли в Америке европейских масштабов. Альтернатива «А что, если» в Америке оказалась чужой реальностью. В своем романе я лишаю прошлое, если так можно выразиться, фаталистической предопределенности, показывая, что это прошлое могло бы быть другим и что могло бы произойти в стране. Но я не имел намерения утверждать, что это может произойти и однажды