Магда снова издавала этот звук, от которого я дурел — сопение пополам с мурлыканием. Котенок мой, ты же с ума меня сведешь! Потеряв контроль над собой, завладел ее губами, коленом раздвинул ножки, устроился между ними.
Магда застонала мне в рот, обвила руками, сама начала двигать бедрами, заставив придавить ее своим весом к постели. Сходя с ума от желания, изгнавшего из головы все мысли до единой, я сдерживался из последних сил.
А потом она открыла глаза и выдохнула спросонок, так нежно:
— Горай…
Я с трудом сумел обуздать ярость, уговаривая себя, что это был просто сон, и не факт, что именно этот проклятый ублюдок ей снился. Сцепил зубы, выдохнул и уставился на Магду, которая полыхала гневом.
— Ты совсем совесть потерял, Лукьян?! — она вскочила с постели. — Как ты посмел меня лапать?!
— Тебе, вроде, понравилось! — перед глазами опять встало ее лицо и нежно выдохнувшие другое имя губы.
— Я спала!
— Прости, не стоило, просто увлекся…
— Как ты вообще вошел? — перебила она. — Дверь была закрыта! Ах, да, ты же директорский сынок, как сразу не догадалась!
— Я пришел поговорить.
— Не о чем! Убирайся, немедленно!
— Магда, прости! То, что тогда сделал… Голова отрубилась, полностью. Пожалуйста, прости! Я люблю тебя!
— Так не любят!
— Ну уж прости, не идеальный, — мне оставалось лишь развести руками, — накосячил, признаю. Что сделать, чтобы ты простила?
— Исчезни немедленно! Ни видеть, ни слышать тебя не хочу!
— Не получится. Я без тебя не могу.
— Твои проблемы! Уходи!
— Ты такая красивая, когда злишься, — прошептал я, завороженно глядя на девушку.
— Вон!!!
ЛИЛИТ
Разговор с Гораем разбередил старую незаживающую рану в душе. Мой маленький сыночек. Первенец. Пока носила, я ненавидела этот плод от ненавистного мужчины, который вернул меня после побега и безжалостно брал каждую ночь, жестко, яростно, не давая спать до утра. Угомонился, лишь когда понял, что я понесла.
А мне легче не стало. Одна мука сменила другую. Нелюбимое дитя тянуло из меня соки — и физические, и душевные. Я не отделяла его от Каина — в чреве крепло продолжение моего насильника и мучителя. Люто ненавидела обоих. И от одного, и от другого мечтала избавиться, тосковала по аду — уж лучше вернуться туда, где ветер веет над огненной пустыней, а капля воды стоит твоей жизни, чем жить здесь, где всего в изобилии, но быть пленницей и маткой для этого мерзавца.
Я проклинала это дитя, пока носила его. А он, нежеланный, всегда был тихим, не ворочался, не пинался, словно не хотел навлечь на себя еще больший гнев матери, для которой и без того являлся наказанием. Мой первенец даже родился быстро и почти безболезненно, будто извинялся передо мной за сам факт своего существования.