В числе соседей наших был один чиновник, старик, но еще свежий и исполин ростом и силой. Перед неприятелем нельзя было в нем заподозрить храброго человека: когда они в первый раз застучались к ним в ворота, то он прежде всех бросился в сарай и велел дочери своей, девушке лет 20, накрыть себя кадкою, каковое распоряжение, впрочем, не состоялось, вероятно, по недостаточной вместимости кадки для корпуленции почтенного родителя.
Но тут, когда пришлось иметь дело с земляком, он ни на минуту не задумался; прямо подошел к оставшемуся мужику, схватил его, не говоря ни слова, за волосы, оттрепал так, что тот едва успевал ногами перебирать за его взмахами направо и налево, потом, ругнув как следует и заушив в заключение приличным образом, закричал, чтобы он тотчас же оттащил тело дальше от дому. «Сейчас, родимый, дай только разуться, полегче будет». — «Ну, живей же!» Мужик разом скинул лапти и онучи, схватил их в руки и такого дал стрекача, что только его и видели. А несчастный все еще был жив и по временам приподнимал обезображенную голову, лежавшую в кровавой луже. Уж не знаю, кто оттащил его в канаву, в соседний переулок.
Еще помню случай в этот же день и вскоре после того. В числе приходивших к нашим постояльцам земляков их был один молодой итальянец лет 18, Ферри, племянник какого-то из известных в то время кардиналов — очень веселый и добродушный. Мы все любили его; хотя он кроме итальянского языка не знал другого, но на походах успел нахвататься разных немецких, польских и русских слов и целых фраз, которые умел как-то особенным образом употреблять в разговорах с нами, описывая комически разные случаи, бывшие с ним в походах и сражениях, и всегда подтрунивая над храбростью своих товарищей и над своею собственной особенно.
Этот-то Ферри, только что мы успели успокоиться от предыдущего случая, приходит весь впопыхах; объясняет, что он не успел почему-то, вместе с отрядом своим, перебраться в Кремль, где назначен был сбор обозным войскам, и что должен один идти туда, но боится казаков на больших улицах, а другой дороги не знает, и потому нельзя ли нам указать ему, где бы можно было пробраться туда, минуя по возможности большие улицы.
Что было делать! Жалко было не помочь бедному малому, который еще так недавно заставлял всех хохотать своей добродушной веселостью, да и опасно было взяться в проводники; растолковать же ему дорогу по пустырям и переулкам было невозможно — он бы никогда не понял. Но кучер наш Иван Герасимов, настоящая русская, добрая натура, какою она обыкновенно является, если не прошла по ней скребница искажающего угнетения, — Иван, который и сам зачастую проводил весело время с Ферри, в полумимических разговорах и шутках, — лишь только понял, в чем дело, тотчас вызвался помочь своему знакомцу из-под Ватикана и повел его задами, через огороды к Корсакову саду, а потом по Трубе (тогда еще действительному каналу, хотя очень мелководному, который был выложен белым камнем)