.
Предостерегая друг друга от опасности, нам изредка повещали, что происходило вне избы на огороде. Вдруг услышали мы, что французы приближаются к нам с ружьями и саблями. Мы оцепенели от страха и, видя близкую смерть, едва переводили дух. Что ж случилось в эти страшные минуты? Вдруг между нами какая-то толстая женщина, окутанная по-зимнему, вскричала: «Тереша, друг мой! Расстаюсь я с тобой навеки! Прощай жизнь моя, прощай, красное солнышко! Не увижу я более ясных очей твоих, не услышу сладких речей твоих», и проч. При сем кидалась ему на шею и обнимала его; а Тереша с великого похмелья отворачивался и отталкивал ее: «Отойди от меня, негодная, мне и без тебя тошно!» Как отвратительны для слуха нашего показались эти прощальные восклицания. В другое время довольно забавно было бы это явление, но теперь следовало бы только выгнать эту юродивую крикунью, и с Терешею. Слышим опять: подъехали к нам неприятели и сходят с лошадей. Тут блажная та баба бросилась от Тереши под печку, но, на беду ее, отверстия под печку не было; печь была без фундамента, на одном деревянном срубе. Она кинулась на печку, но там сидел народ. Куда ж теперь? Забилась под лавку и сидела там. Французы отворили к нам двери, посмотрели на нас и ушли; развязали на огороде кой у кого узлы и мешки и уехали.
Стало темнеть, — а дети наши и ребенок у сестры весь день без пищи и питья. Да где же те трое с провизиею, которых мы с утра отпустили из дома и велели дожидаться нас? Об них и слуху нет.
Когда наступила ночь и неприятельские разъезды для грабежа и поисков прекратились (французы по ночам не ездили), бесприютные изгнанники, сидевшие с нами, прокопали в плетне против нашей тюрьмы большое окно и смотрели на пламя, пожиравшее здания. Чрез отверстую дверь нам слышны были их рассказы. «Вот, — говорили они, — загорелся колокольный завод Самгина, вот перекинуло на дом столяра Шеманина и Коновалова, а вот и попов дом загорелся». В это время дети наши дрожали и стали проситься домой: «Тятинька, — домой, домой!» Отец, приклонившись к ним, тихо сказал: «Слышите, милые, дом-то наш загорелся!» Меньшая дочь Федосья, жалобно взглянув на отца, спросила: «Так где ж мы будем жить-то, тятинька?» Вопрос сей остался в сокрушенном сердце у отца без ответа. Далее слышим: «Вот занялись дома — дьяконов и дьячковы; ах, вот и Спасская церковь загорелась» (сгорела одна крышка). Эти слова: церковь загорелась, все, сидевшие с нами, стали повторять и передавать друг другу со вздохами и скорбью; иные крестились. А Сергий Ив<анов> тяжко воздохнул и опустил голову. Последняя надежда к своему содержанию и пропитанию угасла в нем. <…>