Отечественная война 1812 года глазами современников (Авторов) - страница 147

Как дошли, так откупорили бочонок и отцу поднесли водки. Он выпил, поклонился и стал им объяснять, что назад ему идти далеко и он боится, как бы дорогой их братья его не обидели. Они это поняли: дали ему записку и велели, если кто его обидит, эту записку показать.

Отец ушел, и точно, повстречался с другими французами: едут все верхами и везут лисьи меха. Должно быть, где-нибудь в магазине награбили, да уж столько нахватали, что в руках не удержать. Как увидали отца, так сейчас подозвали его и приказали ему эти меха нести, а он подал им записку. И точно, как они ее прочитали, так махнули рукой и говорят: алё! Так его и отпустили.

Пришел батюшка домой и говорит Ефимычу, что наших нигде не нашел. Горько заплакал старик. «Видно, — говорит, — по моим грехам, совсем от меня отступился Господь!» У отца сердце повернулось, на него глядючи. «Не плачь, — говорит, — Ефимыч, ведь у меня тоже крест на шее, и я тебя не брошу. Дай мне только отдохнуть маленько, как рассветет, я уйду в Молоди и велю твоему сыну за тобой приехать».

Так он и сделал. До Молодей дошел он благополучно и вернулся на телеге с сыном Петра Ефимыча. Разочли они так, чтобы въехать в Москву, когда уже стемнело, потому что неприятели с самых сумерек и до утра по улицам не бродили. Этим временем лошадь отдохнула, а как рассвело, уложили слепого старика на телегу, и сын его увез.

Как отпустил их батюшка, так пошел в казначейство. Слышал он, что там французы продают медные деньги и за серебряный рубль платят по десяти рублей медью. У отца были два целковых и он, точно, получил за них двадцать рублей. В казначейство много нашло наших; всем хотелось этою добычей попользоваться: ведь все были разорены в пух и в прах.

Мы оставались в Булаково до глубокой осени; слышали оттуда взрыв Кремля и чуть не перемерли от страха. Потом стали доходить до нас вести, что Бонапарт оставил Белокаменную и что наши гонят его, а уж там и барыня вернулась в Москву и прислала нам письмо, чтобы мы к ней приезжали. Пока свой дом отстраивался, она жила в наемном.

Как мы въехали в Москву да увидали, в каком она разорении, так, кажется, от самой заставы и до своего двора плакали, глаз не осушая; такая страсть была, что и не расскажешь!

Я себя помню с раннего детства в Кремле. Жили мы на Конюшенном дворе, где теперь Оружейная палата. Отец был камер-лакеем и умер пред самым нашествием неприятеля, а женился он на матери вдовцом, и оставался у него сын от первой жены. Мать очень любила своего пасынка. Он был также лакеем императора Александра Павловича и ездил с ним во всех его путешествиях. После смерти отца он выхлопотал матери пенсию по 10 рублей в месяц, и мы остались в Кремле.