Растащили вино. Вдруг слышим набат. Бросились закладывать да собирать скотину, а иные молодцы лыка не вяжут, и от вина их не оторвешь. Тогда трезвые догадались, да что оставалось этого добра, на улицу и вылили. Все справили, и потянулся наш обоз к Раменскому лесу; остались на селе одни лишь казаки да десять человек, к ним приставленных.
Раменский лес тянулся на несколько верст. Мы выбрали глухое место, куда поставили все свое добро и стерегли его поочередно. Неподалеку была женская пустынь, недавно перед тем основанная: звали ее Медведевскою. Тамошние монахини перетащили также в лес свое имущество и закопали его между двух болот. На болотах устроили гать и учредили караул, чтоб ее разорить, лишь только завидят неприятелей.
Скука разбирала нас в лесу: отец с матерью, со мной и братом перебрался в пустынь. Игуменья Аксинья Ивановна его знала, приняла нас как своих и велела отвести комнаты в гостинице. С нами рядом жил соседний помещик Бахметев. Он побоялся оставаться в своем имении и приютился также в пустынь. Обед нам готовили монахини. Очень обрадовались мы свежему хлебу, а мяса столько принесли с собой, что меняли его дьячку на рыбу. Жить нам было хорошо, и мы ходили к церковным службам, но соскучились опять без дела и вздумали проведать свое родимое гнездо. С нами вызвались также идти несколько человек из наших.
Лишь только показались мы в Рогачево, нас окружили мужички, приставленные к казакам. «Довольно, — говорят, — стерегли мы село, теперь наш черед». Ушли они в лес, а мы тут остались с казаками, пока не сменили нас другие чрез неделю. Жили ничего: на селе оставалась птица, либо когда барана зажарим, а хлеба ни крохи; где тут с квашней возиться! Опять же женщин не было, а мы к этому делу непривычны. Ночи становились холодные, и мы спали поочередно около огня. Приютились на самой Синьковской дороге у пригорка, да за ним раскладывали огонь, чтобы неприятель не видал. Это место огородили жердями и соломой обложили от ветра: род шалашика себе устроили.
Из соседних деревень выбирались тоже в леса. Которые зарывали свою рухлядь около изб, а дерн и землю относили далеко, чтобы французы не узнали, где закопано добро. Да еще как их обманывали: поломают крестьяне ворота, кое-где рамы вынут и по улице разбросают бревен и соломы. Придут непрошеные гости на это безобразие, подумают, что, видно, здесь нечем поживиться, должно, мол, уж наши пошарили, да так и уйдут. Многие деревни чрез это от грабежа спаслись.
К нам неприятели партиями не хаживали, а видели мы их только поодиночке. Уж если прокрадывается где-нибудь в кустах да во все стороны озирается, так и знай, что француз. Мы их просто руками брали; жаль посмотреть: в лохмотьях да еле ноги передвигает. Подойдешь к нему, он кланяется и на небо указывает. Дашь ему какой кусок, так, бедный, на него и бросится. Куда их по нескольку приходили да грабили, там и им не было пощады, а у нас Бог миловал, не видали мы крови, ни одного не убили, да и бить-то не за что было. По распоряжению начальства отсылали мы их в Дмитров.