Поднялась у нас суматоха. Батюшка говорит туда-то бежать, а матушка — туда-то. Потолковали и решились ехать к матушкиной сестре, верст за тридцать, в село Волоты. Мы жили хорошо, и жаль было наше добро оставлять на разграбление. Уложили его в большой сундук и зарыли сундук в землю около дома. Потом заложили лошадей и навьючили на телеги теплую одёжу да съестные припасы, — у нас их было много, — посадили нас, ребят, на возы и съехали со двора.
Приезжаем к тетке в Волоты, живем у нее. Да стали к нам жаловать французы. Говорили, что они от своих ушли, потому что продовольствие было им плохое в армии. Придут и начнут грабить. Скотину ли увидят — угонят, одёжу ли, съестное ли что — все стащат. Вот и поднялись крестьяне уходить в лес и увозить свое добро. И мы с ними. Все ушли, осталось пустое село.
В лесу житье нам было незавидное. К нам и туда французы хаживали. Да тут-то крестьяне были, спасибо, в кучке, и коли не очень много неприятеля, так бросятся на них и прогонят. Ну, а уж если много их придет, да с ружьями они, — так ничего не поделаем, их воля.
Варили мы себе кушанье в лесу, да, бывало, боимся, как бы издали огня не увидали. Настали холода, а мы не смеем развести костра, чтобы погреться. Немало мы натерпелись. Под конец покойник батюшка говорит: «Пойду я в Смоленск проведать, что там делается». И пошел он. Дня через три вернулся и сказывает: «На Смоленск, мол, страсть взглянуть, как он разорен, а наш дом цел. Сначала на французов не плакались, а теперь стали они голодать и наших забижают, да и наши им потачки не дают. Как, — говорит, — не плохо, а вернемся домой; не то к нам и сюда французы пожалуют. По крайности, под кровом жить будем».
В это самое время занемогла у меня маленькая сестра и умерла. Матушка была до нас горяча, очень она убивалась по сестре и говорит: «Хочу ее, мою голубку, похоронить с молитвой, а не зарою ее здесь в лесу». Отнесла она с батюшкой тело сестры до первого села, и пошли они к священнику. А у него сидит какой-то приезжий, и говорит он им: «Послал вам Господь горе, и радость послал, как вам, так и нам всем; Москва очищена от неприятеля».
Отец и мать похоронили сестру, вернулись в лес и всех обрадовали весточкой. На другой день мы выехали, чем свет, и к вечеру добрались до Смоленска. Часть провизии, что брали с собой, привезли мы назад, и по ночам матушка затапливала печь и готовила нам поесть. Французы к нам заглядывали раза два: да что оставалось у нас добра и все съестное было припрятано. Пошарят они и уйдут с пустыми руками.
Жили мы так недолго — несколько дней, когда Бонапарт нагрянул к нам опять со своею армией. Пришли к нам несколько французов, видно, что не из простых солдат, а должно быть, начальники. Как вошли, так сели около стола, подгорюнились и молчат — скучные такие, которые даже плакали, а мы забились в угол, на них смотрим. Вдруг пришла моя тетка и шепнула матери: «Я свою баню истопила; дай-ка мне детей-то, им тепло будет, и я их покормлю». Ушли мы с теткой, у нее баня битком набита, и все больше дети. Мать не успела накормить нас дома; мы были голодны и очень обрадовались, когда тетка принесла нам говядины, а хлеба не было ни у кого.