Отечественная война 1812 года глазами современников (Авторов) - страница 56

Но скажите, кто же, если не Творец, сохраняет нас в такие гибельные минуты; отчего один и другой остались живы, отчего пали убитыми и ранеными более ста тысяч в деле Бородинском, где, справедливо сказал Кутузов, трусу не было места? Замолкнем пред ненарушимыми определениями Провидения, упование утешительно; вера есть теплый благотворный луч для души невинной. Она создана для познания всех благостей, которые Творец ей ниспосылает[60].

Принесем ему моления. Порадуемся цветущему состоянию России. Русский гордится по справедливости своим именем. Знаменитые подвиги последних войн, отдавшихся во всех частях света, служат ручательством незыблемого уважения к нам держав просвещенных.

В России мирный кров и собственность каждого твердо охранены законами; таланты и немощность без лицеприятия обретают верный приют.

С удовольствием прочитал, конечно, всякий русский статью, помещенную в фельетоне № 189 «С.-Петербургских ведомостей», о славном и незабвенном дне 26 августа 1812 года[61]. И кому из соотечественников недоступно чувство той справедливой, благородной гордости, которая, по прошествии 35 лет, волнует еще сердце при каждом воспоминании, при каждом слове о Бородинском бое? Тем более не может быть равнодушным тот, кого судьба сделала очевидцем и участником боя на родной земле. Состоя в малом числе людей 1812 года, для которых подобные воспоминания назвать можно истинно приятным подарком, я позволю себе, однако же, сказать несколько слов о некоторых подробностях, относящихся до генерала Багратиона.

26-го числа я стоял с орудиями на третьем флеше от леса, перед деревнею Семеновской[62]. Орудия эти принадлежали к артиллерийской роте № 2-го полковника Богославского. На рассвете первое русское ядро полетело с нашей батареи, и выстрел этот сделан был мною. Резко раздался на заре гул выстрела по лесу и подал вестовой знак. Все смолкло, но не прошло и нескольких минут, как длинная цепь французских орудий, поставленных впереди деревни Шевардино, загрохотала в свою очередь и осыпала нас ядрами со всех сторон. Колонны движущихся неприятельских штыков засверкали перед лесом, и вскоре страшный бой загорелся на этой точке, где через несколько часов должно было пасть столько русских героев.

Как артиллерист, которого прямая обязанность состояла в обороне вверенного ему укрепления, я заботился единственно о скором заряжании и направлении орудий против французских полков, которые то отважно кидались на редан-ты, то обходили их с боков. Не берусь передать в подробности все происходившие около нас движения войск, и едва ли хоть один из боевых товарищей моих, который только горячо был занят своим делом, мог уловить все минуты страшных часов 26 августа, посреди дыма и грома, от которого стонала окрестность. Но помню ясно и твердо, что до роковой минуты, где ранен был князь П. И. Багратион, тот окоп, в котором я находился с пятью пушками, оставался все время в наших руках. Ближайший к лесу редант был первый под ударами неприятеля, — и скоро овладели им французы и устремились ко второму реданту, где закипела самая жестокая борьба. Здесь французы то врывались в укрепления, то вновь были выбиваемы подоспевавшими один за другим пехотными полками, — и это объяснялось тем, что оба означенные укрепления, по близкому расположению их в лесу, представляли возможность французам скрывать свои силы, приводить в порядок отбитые части войск и с новыми усилиями возобновлять стремительные их нападения. Третий же редант хотя и пылал в огне, но держался твердо, и смело могу сказать, что ни одна пушка не съехала с своего места в то время, как соседние реданты перешли уже несколько раз из рук в руки.