Скорее приказал я поворотить назад. Приехав обратно на станцию, нашел я там между поляками совсем другой дух, нежели при первом моем приезде. «Зачем вам лошадей? — говорили они. — Ваша подорожная на Ковно, вам незачем ехать назад». Сердиться и употреблять насилие было бы не у места. Деньги помогли; посредством их я получил лошадей и поскакал как можно скорее в Вильно. Когда я туда приехал, то, по курьерской моей подорожной, казак от заставы проводил меня к дежурному генералу, которому я тотчас сообщил мои известия; но он не поверил и обратил разговор в шутку, присовокупив, что казаки не замедлили бы дать знать о военных действиях, если б они начались.
Оставив его в обманчивой надежде, я поспешил явиться к начальнику моему графу Н. П. Р<умянцеву>. Он принял вести мои иначе, то есть с должным благоразумием; повел меня в кабинет и, написав со всею подробностью сказанное мною, отослал бумагу к императору. Между тем явился посланный за мною от главнокомандующего <М. Б. Барклая де Толли>. Он весьма подробно расспрашивал меня обо всем, со мною встретившемся, но — основываясь на том, что не имеет донесений по сему предмету от казаков, казалось, не поверил моим известиям[10].
Таковое спокойствие духа военных дало мне думать, что я могу без опасения пробыть в Вильно до наступающего утра, чтобы окончить некоторые дела. В тот день вечером, возвращаясь поздно домой, заметил я очень много жидов небольшими толпами в тайных совещаниях. Я думал, что дело у них идет о торговых спекуляциях или провиантских поставках; но после узнал, что они, сведав о причине моего возвращения, а может быть, извещенные чрез своих единоплеменников, проворных на все, о начатии военных действий, совещались между собою.
На другой день поутру увидел я Вильно в величайшем смятении, ибо в ночь казаки дали знать о переходе французских войск чрез границы наши. Улицы наполнены были бегущими, шум, крик раздавались в них. Множество экипажей выезжало; другие приготовлялись к отъезду.
Я поспешил в канцелярию графа Н. П. Р<умянцева>, и там первая моя встреча была с князем К., который повторил мне общую весть, присовокупив, что император, получив чрез казаков подтверждение моего известия, написал графу Н. П. Р<умянцеву>: «Ce que W. a dit, est l’exacte vérité»[11]. Итак, судьба назначила мне быть первым вестником начатия достопамятной войны 1812 года.
Между тем я крепко раскаивался, что не выехал накануне. Лошадей на почте совсем не было. Нанять и даже купить было невозможно, потому что все уезжали, кто как мог. Курьерская подорожная меня спасла. Я предъявил ее бывшему тогда виленскому полицмейстеру, человеку обязательному и расторопному; он дал мне жандарма с тем, чтобы взять первых обывательских лошадей, которые попадутся. Мне встретилась кабриолетка, заложенная парою англизированных лошадей. Жандарм ее остановил; кучер хотел сделать сопротивление, но доводы жандарма были сильны. Лошади взяты были насильно; я на них отъехал две станции по Белорусскому тракту в Петербург и таким образом спасся от французов.