– Мы тщательно прочесываем всю округу, – заверяет начальник полиции, откладывая свой блокнот. – Но позвольте мне попросить, госпожа Вестергард, чтобы вы воздержались от путешествий в одиночку до тех пор, пока мы не поймаем преступника. За последний месяц к нам поступили два сообщения о пропаже людей между Херсхольмом и Копенгагеном, и никто из них не был найден. Я не намерен вас пугать, но эти события могут быть связаны с тем, что случилось сегодня.
– Благодарю вас, господа, – отвечает Хелена. Когда вестибюль наконец пустеет, она закрывает двери и запирает замок на два оборота.
Я замечаю Еву, которая прячется в тени, подслушивая. Так же мы когда-то поступали в «Мельнице», когда Несс поздно вечером беседовала с кем-нибудь из возможных усыновителей или случайных посетителей. Помню, как мы с Евой прятались на лестнице, присев на корточки, и концы ее волос щекотали мою ногу. Иногда мне приходилось зажимать ей рот ладонью, чтобы она не хихикала вслух. Сейчас я тоже не выдаю ее и посылаю ей робкую, осторожную улыбку, но она резко отворачивается.
Мы с Лильян зажигаем во флигеле прислуги больше свечей, чем обычно, пытаясь прогнать тьму из коридоров и закоулков дома. У всех на лицах застыло скорбное выражение. Такое бывало у всех сирот в первые дни в «Мельнице», как будто они смотрели на мир через только что разбитое стекло, пытаясь найти смысл в искаженной картине жизни. Но теперь все выглядело как-то неправильно.
Я могу думать лишь о том, как Ева посмотрела на меня. Так, словно я подло предала ее.
Каждый раз, закрывая глаза, я снова вижу ее лицо, поникшие плечи, часто моргающие глаза. Мой желудок завязывается в тугой узел. Есть ли слово, описывающее то, что ты чувствуешь, когда опустошаешь душу любимого человека? Это ощущается, как самая большая в мире тяжесть, как жуткий ползучий холод.
Как нечто совершенно противоположное хюгге.
Мы заканчиваем убирать беспорядок на кухне, и я собираю груду окровавленных полотенец, чтобы тоже сжечь их. Но что-то вываливается из них и падает на пол с тихим звоном. Я наклоняюсь, чтобы поднять это.
Это «что-то» маленькое, острое и сплошь покрытое запекшейся кровью: тот предмет, который я извлекла из раны Филиппа.
Я едва не выбросила его вместе с полотенцами – еще одна частица сегодняшней жуткой неразберихи, которую следует сжечь и забыть.
Но вместо этого я подхожу к раковине, сую свою находку в воду и начинаю отмывать. Красная кровь стекает в трубу, и я осторожно верчу предмет в пальцах. Теперь, будучи отмыт, он становится почти прозрачным.
Поднеся его к свету, я только тогда понимаю, что вижу.