«Иногда я даже рисковала ради этого собственной жизнью», – думаю я, но не произношу этого вслух.
Ее пальцы рассеянно постукивают по плащу: так она делает, когда расстроена или встревожена, и я знаю, что причинила ей боль.
– Я всегда считала тебя скорее сестрой, чем подругой, – дрожащим голосом выговаривает она. – Но теперь, Марит… теперь ты для меня никто. Так что… может быть, тебе следует найти еще кого-то, на кого ты сможешь работать своей магией.
Она выпрямляется во весь свой невеликий рост, демонстрируя гордую балетную осанку, и ровным шагом выходит за дверь. Годы доверия, любви, отношений в один миг разбиты и растоптаны. Мне всегда казалось несправедливым то, как легко можно разбить доверие. И как много времени нужно, чтобы его выстроить. Теперь оно разрушено, как будто ткань, разрезанная ножом. Как уничтожена сама жизнь Айви. Только что оно было, а теперь навеки утрачено.
Лильян наконец выглядывает из-под своего одеяла.
– Я и не знала, что такая маленькая девочка может нести в себе столько ярости, – говорит она, но потом видит мое лицо и садится, обхватив свои колени руками. Ее голос смягчается: – Ты же знаешь, какими бывают дети, когда они чем-то расстроены. На самом деле, она не имела в виду то, что сказала.
Горячие слезы проливаются на мои стиснутые кулаки. Я никогда не хотела, чтобы Ева тревожилась обо мне. Чтобы боялась, что в один ужасный день Фирн придет и отнимет мою жизнь, как отнял жизнь ее матери. Я знаю, каково это: жить в страхе, что магия может убить любимого тобой человка. Все это время я верила, что защищаю ее. А вместо этого каким-то образом превратила щит в меч и ранила ее им.
Я натягиваю одеяло до подбородка, но в эту ночь мне так и не удается уснуть по-настоящему.
Пресс-папье, подарок Айви, словно подмигивает мне с подоконника.
* * *
На следующее утро я намеренно делаю крюк, чтобы пройти мимо комнаты Филиппа. Дверь распахнута настежь, и я бросаю короткий взгляд внутрь. Его лакей – тощий человек с маленькими усиками и тонкими, нервными пальцами, похожими на паучьи лапки, – сидит у постели. Слабый солнечный свет проникает в окно, придавая коже Филиппа тошнотворный серый оттенок. Его грудь вздымается при дыхании совсем слабо. Впервые от его вида меня не пробирает дрожь – сейчас мне просто искренне жаль его.
Я спешу, чтобы забрать у Хелены корсет, нуждающийся в починке, но доктор Хольм обсуждает с ней что-то в вестибюле. Когда я иду обратно, он замечает меня и спрашивает:
– Это та самая портниха, которая помогала зашить раны Филиппа?
Хелена кивает.