«И я теперь одна из них», – неожиданно доходит до меня.
Я киваю Нине и иду за ней, в то время как Ева вслед за Хеленой поднимается по роскошной лестнице на верхний этаж.
Мы расстаемся, даже не попрощавшись, и я чувствую, как в этот миг, когда мы уходим в разные стороны, в наших отношениях что-то меняется.
Я иду следом за Ниной по подземному коридору, который поворачивает направо, во флигель прислуги. Она по-солдатски печатает шаг, и ее низкие каблуки ритмично стучат по полу, порождая эхо.
– Портниха, а? – ворчливо спрашивает она и, к моему удивлению, закатывает глаза, когда я киваю в ответ.
Коридор длиной в двадцать шагов озаряют тусклые огоньки свечей, и здесь довольно холодно, я даже вижу пар, вырывающийся у меня изо рта при дыхании. Нина открывает тяжелую дверь в конце коридора, и на нас обрушивается волна теплого воздуха и громкого смеха. Этот коридор похож на врата в другой мир, совсем не такой, как холодное белое великолепие наверху.
– Не этот! – шипит кто-то.
– Дурак! – добавляет кто-то другой.
Мы входим в большую кухню, и я ускоряю шаг, чтобы поспеть за Ниной; мы огибаем огромную бронзовую дровяную печь, на которой булькают кастрюли и шкворчат сковородки. Трое слуг толпятся вокруг массивного деревянного чурбана, заменяющего стол. Женщина с кудрявыми волосами бросает сухой ячменной шелухой в подростка, который изучает поваренную книгу.
Четвертый из присутствующих едва виден в темном углу: это парень, одетый в черную ливрею, словно дворецкий, но его длинные волосы кажутся немытыми несколько дней. Он начищает туфли, сшитые из угольно-черной кожи.
– Здесь ясно сказано «полба», – заявляет подросток.
– Но у нас ее нет, – женщина – вероятно, повариха – потрясает ячменем у него перед носом.
– Опять картофель? – третья служанка, с виду лет четырнадцати, с косами, уложенными венцом вокруг головы, заглядывает в мешок. – Я слышала, как Лара говорила, что из-за такого количества крахмала ее теперь трудно поднимать, когда она катается на коньках.
– Я бы без труда подняла Лару, – ворчит повариха, бросая ячмень в суп. – И выкинула бы в окно.
Нина откашливается, и все поднимают на нее взгляды.
– Госпожа Вестергард вернулась. И привезла с собой дочь.
Слуги мгновенно собираются вокруг нас, забыв про ячмень. Мое сердце сжимается, когда я слышу эти слова. Ева больше не сирота. Она снова чья-то дочь.
– Что ты сказала? – «дворецкий» встает так поспешно, что с лязгом роняет баночку с ваксой на пол.
– Она искала так долго, что мне казалось, уже никогда не найдет…
– Наконец-то дочь!