Эрик поежился, обхватив плечи:
– Я очень хочу жить. Но вы все так настойчиво повторяли, будто я уже мертв, что я почти поверил. Это лучше, чем оказаться сожранным заживо.
– Как знать? Сравнить-то никому не довелось. – Альмод отлепился от стены, подошел к столбу с кандалами. Потянувшись, провел пальцами по металлу – тусклому, покрытому патиной: этими оковами явно пользовались редко. Резко развернулся. – Мне лень посылать за плетью и ею размахивать. Неделю на хлебе и воде. Хлеба – сколько сможешь съесть. Вон.
– И… все? – растерялся Эрик.
– Думаю, ты натерпелся достаточно страха, чтобы запомнить.
Эрик стиснул зубы. Лучше бы выпорол, в самом деле: все же не так унизительно, как понять, что он с самого начала купился на фарс. Альмод и не собирался его вешать. Просто решил напугать до полусмерти, чтобы потом смилостивиться, – и будь благодарен, щенок, за науку. Знал ли Ульвар или беспокоился от души? А Ингрид?
Альмод, впрочем, благодарности не ждал.
– Пойдем отсюда. У меня стремительно портится настроение.
На лестнице за дверью обнаружилась Ингрид – сидела на ступеньках, подперев локтями подбородок. Взглянула тревожно, заметно расслабилась. Альмод рассмеялся:
– Не съел, как видишь. Так, покусал слегка. Забирай своего любимчика.
Ингрид зарделась, Эрик тоже, сам не зная почему, залился краской. Положение спас прозвеневший гонг. Альмод помчался вверх, перепрыгивая через ступеньки. Ингрид поднялась.
– Пойдем?
– Погоди… – Эрик помялся. – Спасибо, что пыталась меня выгородить. Но не стоило рисковать.
– Позволь мне самой об этом судить. В конце концов, я не девочка, только-только получившая перстень и пока не слишком понимающая последствия своих поступков.
Голос прозвучал мягко, очень мягко, и улыбка была теплой, но…
– Прости, не хотел обидеть. Беспокоился, зря, наверное. Мальчику, только-только получившему перстень, не стоит волноваться о взрослой мудрой женщине, которая сама может все решить.
Наверное, все-таки знала. Как тогда, в Солнечном, – ведь будь тогда все на самом деле, Ингрид бы от души врезала за тот удар под дых. Можно, конечно, подумать, что не захотела прилюдно ронять репутацию ордена, но зачем себе льстить? Странно, но оскорбленным Эрик себя не почувствовал. Разве что разочарованным. Значит, показалось и всерьез его не воспринимали. Оно и к лучшему, объясняться не пришлось, было бы очень неловко. А то, что в последнем сне у Мары были рыжие волосы, так на то он и сон, там и не такое бывает.
Творец наделил его смазливым лицом и неплохим сложением, так что девчонки обращали внимание часто, и Эрик привык к этому: к лукавым переглядываниям, шуточкам на грани приличий, «дружеским» объятиям, и не только. Одаренные девчонки всегда были не прочь, тем более что подобные забавы между своими ничем не грозили. Все это было игрой, ненавязчивой и легкой, которая никого ни к чему не обязывала, даже доходя до постели – точнее, сеновала, или укромного уголка в густом парке, или… Не важно. Вот и сейчас – поиграли, и будет. К тому же Мару он пока не забыл и не хотел забывать.