Я никому не говорила об этом годами, пока в раннем подростковом возрасте не пошла поплавать в бассейн с Энн-Мари. Это было уже после того, как она перестала жить у нас в доме. Когда после бассейна мы переодевались, она заговорила о маме и папе. И совершенно неожиданно, как будто у нее вдруг возникла непреодолимая нужда отвести душу, она рассказала мне, что подвергалась сексуальному насилию от обоих моих родителей. Я была поражена. Я и понятия не имела, что с ней такое происходило, но теперь совсем другими глазами взглянула на ее жизнь в доме наверху, проходившую, пока мы были заперты внизу, в подвале. Она сказала, что это длилось годами, хотя и не вдавалась в подробности и не говорила, насколько все это было тяжело. Она предупредила меня, что они могут решиться повторить то же самое и со мной. Я сказала ей, что папа уже пытался полапать меня несколько раз, но мне удавалось остановить его, и мама знала, что он приставал ко мне, хотя никак мне не помогла. Я ни на секунду не допускала мысли о том, что Энн-Мари могла лгать о маминой помощи в папином насилии, однако я была настолько шокирована самой идеей таких поступков, что просто не способна была принять это. А затем она упомянула, что дядя Джон тоже совращал ее, и предупреждала, что и мне тоже нужно его остерегаться. Поэтому я проговорилась ей о том, что он сделал со мной. Она, похоже, совершенно не удивилась и начала расспрашивать меня об этом, но я не хотела в подробностях рассказывать об этом и замолкла. Я просто хотела держаться как можно дальше от тех воспоминаний. И больше в разговорах между нами эта тема никогда не возникала.
Затем, через два года после того, как убийства на Кромвель-стрит были раскрыты, я получила письмо, в котором меня вызывали дать показания против дяди Джона, который обвинялся в изнасилованиях и побоях. Энн-Мари дала исчерпывающие показания против него и сказала полицейским, что это происходило и со мной тоже.
Я не хотела снова видеть дядю Джона и переживать все подробности происходившего, тем более не в переполненном зале суда. По моей просьбе адвокат написал письмо, в котором говорилось, что я не хочу свидетельствовать, однако мне сказали, что выбора у меня нет – ко мне могут просто прийти и отвезти меня в суд в любой момент. Я надеялась, что это неправда или что суда не будет.
В тот период я жила с Тарой. Она только что родила второго сына. Ему исполнился всего лишь день, и мы вместе вернулись из больницы, когда начался суд. Я молилась, что власти передумают вызывать меня в суд как свидетельницу. Я не хотела оставлять Тару одну с младенцем и вторым сыном, которому было уже два года, да еще и с моей дочерью, которой было девять месяцев. Я думала, что такая нагрузка будет чрезмерной для Тары, и мы все еще не могли рассчитывать ни на чью помощь в этом.