Сам Егор Еремеевич месяцами в тайге пропадал и дома не показывался. Жили в лесных бараках, спали на нарах. В ту пору имелись у него лучковая пила, топор да руки, а выгонял по три нормы. Тут уж как ни хитри, как ни применяйся — все наружу. Сразу всем понятно, у кого жила рабочая. А теперь кругом — техника. Не сразу за этой техникой распознаешь человека — он хороший или машина пособляет. Поехал как-то недавно Егор Еремеевич к Владимиру в лесосеку, посмотрел — не понравилось. Елозят туда-сюда тракторы, лес волокут, какой попало, валят все подчистую. Кругом вороха сучьев, передавленные, изжеванные гусеницами тракторов деревца. Ревут трактора, стучат бензопилы — в ушах больно от этого разбойного шума. Когда работал Егор Еремеевич, сосну и ту какую попало не рубили, в лесосеку ручными граблями подчищали, что твой покос готовили. Как ни говори, а проще было и понятней…
Побродил Егор Еремеевич по лесу, тут сыновья присоединились, ходят за ним, молчат, ждут от Егора Еремеевича одобрения.
— Пороть бы вас за такие дела самое время, — сказал Егор Еремеевич Владимиру.
— Вот те раз! А начальство за порядок хвалит, — рассмеялся Владимир. — Отстал ты, батя, по старинке смотришь…
Загалдели, заспорили сыновья: «технология, комплекс, производительность…» Мудреные словечки ввертывают. Оно, может, и впрямь отстал Егор Еремеевич, потому как больше по сплаву занимался, но от своих слов отказываться не привык и спорить не стал. Да и не может быть такого, чтобы в работе у них все было ладно.
— Нахожусь при своем мнении! Вот этак: — сухо ответствовал он и уехал домой опечаленный.
Не признается себе Егор Еремеевич, что до сих пор таится в нем неизъяснимая ревность к лесной работе. «Годков бы сбросить — не уступил бы сыновьям, за пояс бы заткнул при таких-то хороших условиях!» Замечал, что сыновья в работе больше всего надеются на хитрый расчет, на выгоду. Иной раз спор меж собой заведут, кому из них тяжелей достается, да и до заработка жадноваты. Не по душе это Егору Еремеевичу. Сам-то он любил, чтобы наперво дела шли лихо, чтобы не бередила душу корысть. Случалось раньше на сплаву пыж какой неудобный разбирать или запань на опасной стрежи устанавливать — первого Егора звали. Надеялись и знали, что пойдет без уговаривания и еще других с собой покличет. Прибивались люди к нему по своему интересу и охоте. Наработаешься с Егором Бобровым до седьмого пота, но и не заскучаешь. В ловкости и смелом озорстве не знал он в Чебуле себе равных.
Живы еще сплавщики, которые помнят, как он на бревне стойку делал. Летом по теплой воде такое показывал. Плывет бревно по реке, а на нем Егор. Стоит на голове, пятки на солнце сушит и плывет себе по течению… Многие пытались повторить такую стойку на бревне, но кроме конфуза у них ничего не получалось. Прибыл как-то управляющий сплавного треста Мерзляков — вручать переходящее Знамя сплавщикам за трудный, но вовремя проведенный сплав. Узнал про Егора, про его лихую работу, попросил, шутки ради, фокус с бревном показать. А как посмотрел, вытянул из кармана свои часы-луковку, отстегнул цепочку, отдал Егору и, обняв его, сказал растроганно: