Поначалу мы, естественно, обвиняем друг друга в неряшливости и кричим, что вещь после употребления нужно класть на место. Затем подозрение падает на нашу домашнюю обезьяну — вертихвостку Титину. Обыск в ее любимом тайнике, устроенном в дупле дерева, не дает никаких результатов, если не считать кружки и авторучки Петера, считавшихся давным-давно потерянными.
И лишь спустя много времени совершенно случайно мы находим ключ к этой загадке. Однажды утром, когда я, как обычно, развожу огонь под нашей ежедневной порцией риса, я замечаю вдруг одного краба, которому почему-то взбрело рыть себе логовище посреди остатков вчерашнего костра. Склоняюсь и вижу, что оттуда торчит что-то белое, тяну за край и на свет появляется целехонькое махровое полотенце! Разрываю логово лопатой и достаю неначатый кусок душистого мыла. Тут уж мы принимаемся методически обследовать все ходы, которыми крабы избороздили лагерь, и обнаруживаем постепенно все пропавшие тряпки, полотенца и куски мыла.
Спрашивается, зачем этим ракообразным понадобилось красть совершенно несъедобные предметы? В похвальных целях гигиены? Маловероятно, хотя картина краба, шествующего принимать свой утренний душ с полотенцем и мылом в клешне, сама по себе достаточно живописна.
Как видите, мы живем в окружении целого зоосада, ибо помимо диких животных — коренных жителей Лохо Буайя — у нас есть еще собственный зверинец. В нем кроме пойманной в день приезда змеи и Титины живет пара ручных циветт и пара белых с желтым гребешком какаду.
Один из попугаев с оригинальным прозвищем Коко, хотя ему следовало зваться Кокоткой, ввиду того что это самка, был куплен у бродячего торговца с Явы за умопомрачительную, по общему мнению, цену — двенадцать франков. Все наше «беспокойное хозяйство», кроме попугая, распихано по клеткам; по прибытии в Лохо Буайя мы представляем Коко полную свободу, и все свои дни он проводит на нижних ветвях дерева, что нависают над нашим столом.
Каждый раз, когда над лагерем, отчаянно вереща, пролетает стая диких какаду, Коко кисло кричит и трепыхается на своем шестке. Он не может последовать за своими собратьями, поскольку у него подрезаны крылья, и тогда те сами рассаживаются рядом с ним у нас над головой. Всякий раз я говорю себе, что нужно подстрелить одного-двух попугаев для коллекции птиц острова, которую я как раз собираю. И каждый раз я отказываюсь от этой мысли: до того мне жалко убивать попугая — самую умную и привязчивую из всех птиц. Но однажды вечером я все же преодолеваю в себе это чувство, беру карабин «лонграйфль-22» и стреляю в попугая, усевшегося на верхушке высокого дерева. Он штопором падает вниз, а когда я подхожу подобрать его, храбро защищается, щелкая острым клювом. Когда я наконец беру его в руки, оказывается, что он слегка лишь подранен в крыло. Он быстро поправляется и, оказавшись самцом, составляет теперь компанию нашей Коко. Оба они последуют за нами во всех странствиях вплоть до Калимантана, когда мы покинем Малые Зондские острова.