Игнорируя обращенные на него со всех сторон взоры, огромный ящер подходит мелкими шажками к одной из разложенных на солнце шкур, останавливается, выпрямляет шею, пристально всматривается в нас, и мне даже кажется, заговорщицки подмигивает. Затем нюхает свежую шкуру, облизывается и… хоп — отхватывает, щелкнув зубами, хвост, причем заглатывает его с теми же ужимками, что и нашедший червяка дрозд.
Войдя во вкус после легкой закуски, он осторожно захватывает челюстями толстый, почти в два сантиметра, край и без видимого усилия откусывает от него большой кусок, да так чисто, будто отрезал ножницами. На шкуре следы его зубов видны так же четко, как следы ребячьих зубов на бутерброде.
Мы с Петером в восторге, однако островитяне не разделяют его при виде, как их сто восемьдесят рупий исчезают в желудке чудища, и при повторной попытке на Дедушку обрушивается град самых разнообразных предметов. Куски дерева и камни, некоторые величиной с кокосовый орех, отскакивают от его огромного брюха, которое гудит при этом, как натянутый барабан.
Несколько озадаченный столь нелюбезным приемом, он слегка отстраняется и бросает на нас взгляд, полный разочарования, которое должен испытывать сей потомок гигантских рептилий мезозойской эры при виде такого неуважения со стороны этих «молокососов», явившихся на землю каких-то там 500000 лет назад!
— Бросьте ему ноги буйвола, — подсказывает Солтан.
Радуясь, как дети, мы закидываем Дедушку обглоданными лучевыми и берцовыми костями буйвола с копытами величиной с десертную тарелку. Застигнутый врасплох этими съедобными (для дракона!) снарядами, он ощупывает их кончиком языка и глотает с такой же легкостью, с какой избиратель глотает предвыборные обещания своего депутата. На сей раз вид у него удовлетворенный и брюхо уже не такое дряблое, как по приходе. Перед уходом он еще отправляет в пасть буйволовый желудок вместе с приставшей к нему большой веткой лонтары и гордо удаляется с пуком листьев, торчащим из глотки!
Пока суд да дело, Махаму успевает приготовить еду.
— Идите есть, туан!
Обедаем в тени: Петер заедает рисом груду мозгов, я — кусок филе в три пальца толщиной, не умещающийся на алюминиевой тарелке. Рядом островитяне, прервав свою засолку, жарят на палочках кусочки печенки и потрохов. После обеда все вытягиваются на траве, молча покуривая, и пересчитывают белые облачка на поразительно голубом небе, прорезанном ветвями нашего дерева-шалаша.
Я счастлив, причем вдвойне счастлив, от того, что сознаю это, а не, как часто бывает, ощущаю это потом, когда счастье уже давным-давно позади. Этот красавец-остров, эти пепельно-красные скалы, золотистые саванны и кивающие ветру лонтары, эти буйволы, драконы, эта здоровая усталость под свинцовым солнцем и нежнейший отдых в тени, — все это наше, на время конечно, но эти минуты как раз и остаются в памяти, тогда как все остальное погружается в забвение.