Ровную полосу припая собаки одолели легко. А затем пришлось впрягаться в лямку и нам. В торосах приходилось соскакивать, проталкивать на ухабах нарты, крушить ломиком лед, пробивая для них дорогу. Иногда разгружать, перетаскивать груз на себе через ледяные гряды, вновь загружать и увязывать нарты. При крепчайшем морозе, стоявшем в тот день, от такой работенки вскоре становилось жарко, а стоило сесть на нарты, как холод начинал пробирать до костей. И тогда приходилось снова соскакивать с нарт и, поспевая за ними бегом, до нужной кондиции разогреваться.
Весь день мы пробивались во льдах, стремясь выйти к середине пролива Вилькицкого, где были большие глубины. И когда наконец добрались до нужного места и собаки улеглись на снегу, все заиндевелые, высунув языки, дыша, будто в сильную жару, мне подумалось, что и у нас сейчас, вероятно, вид не лучше.
Но нам пришлось тут же приниматься за работу, вырубать яму во льду размером два на полтора метра. И сделать это оказалось не так уж легко — лед был толщиной почти два метра. Работая без устали на пересменках пешней и топором, только часа через полтора мы смогли добраться до воды и взяться за установку брезентовой полукруглой полярной палатки — КАПШ. Она сразу же защитила нас от ветра, но еще немало времени прошло, пока удалось нагреть ее. Загустевший на морозе газ не шел в горелку, и пришлось повозиться с баллоном, трясти его, переворачивать, ставить «на попа».
А когда в палатке разлилось блаженное тепло, так что можно было немножко раздеться, а от горячего чая захотелось закрыть глаза и в тишине подремать, оказалось, что подошло время приниматься за основную работу, ради которой мы и ехали сюда. В это время на противоположной стороне пролива гидролог соседней станции должен был опустить на глубину вертушку, и синхронно с ним должны были начать свои наблюдения за течениями и мы. Пришлось мне браться за ручку лебедки, «майнать» вертушку вниз, выдерживать ее на нужном горизонте, а затем выбирать наверх. Гидролог делал отсчеты, вынимал из картушки шарики, заряжал ими вновь вертушку. А мне нужно было «майнать» и опять, как рабу на галерах, вращать ручку лебедки, поднимать ее. В этом, оказывается, и заключалась моя несложная работа «записатора». Гидролог в курилке краснобайствовал не зря: добровольцев для поездок подыскивал. Потом я узнал, что метеорологи, обязанные сопровождать его, на эту работу всегда соглашались с неохотой.
Замеры течений, проводимые по нескольким горизонтам, от дна до поверхности, чередовались с измерением температуры и взятием проб. Все было расписано по минутам, и в течение трех суток нам некогда было соскучиться. Гидролог без конца курил и пил черный кофе. Дым плыл в палатке слоями, как облака. Гидролог рассказывал мне разные истории из своей практики либо вспоминал хронику морских войн. В этом он был большим докой. Про нерп он отчего-то не поминал, но зато предлагал настроиться на что-то удивительное и неожиданное, чего еще и с ним никогда не случалось.