Теперь внимание привлекает новый феномен. Склоны Барскаунской долины сложены сиенитами и диоритами — породами глубинного метаморфизма, образовавшимися в недрах земли под влиянием очень высоких температур и очень высокого давления. Пройдя через это «горнило», они приобрели исключительную прочность. Такие породы, оказавшись на поверхности, способны долго сопротивляться разрушительному действию текучих вод, мороза, солнечных лучей, ветра. Но разрушению подвластно все. И даже сверхпрочные сиениты и диориты Барскаунской долины…
Навстречу нам приближается мощный шлейф из дикого хаоса каменных глыб, спускающихся с трехкилометровой высоты — с самого гребня долины, к серебристой змейке Барскауна. Это каменный поток, напоминающий реку или ледник. «Река», сложенная камнями. Она не одна в долине. Две или три таких «реки» виднеются впереди, а одну мы не заметили.
Каменные потоки кажутся движущимися. Ощущение их движения и текучести создается поперечными волнами, изгибающимися, образующими концентрические дуги, направленные выпуклостью вниз. Эти потоки камней — ученые называют их «каменными глетчерами» — практически неподвижны. Их форму нельзя считать развивающейся. Это что-то вроде памятника великому ледниковому периоду.
Вверх ведет нас лента серпантина. Подъем, поворот, спуск, снова подъем… Один за другим повороты остаются внизу. В отличие от равнинной дороги здесь, в горах, можно близко увидеть и то место, где был уже давно, и то, куда предстоит совсем еще не скоро добраться. Впечатление такое, как будто находишься на верхнем ярусе в очень большом театре. Впрочем, ярус этот далеко не самый последний. Мы взбираемся на Сары-Мойнок — перевал через первую каменную стену Терскея, лежащий на высоте трех тысяч шестисот метров.
В песню мотора вплетается жалобный стон. Нелегко брать крутой подъем перед перевалом. Где-то, кажется совсем рядом, но намного выше, а потому довольно далеко, на тремя поворотами дороги, застрял какой-то грузовик. Его мотор задохнулся в разреженном воздухе. Несколько парней в телогрейках и ушанках столпились вокруг водителя, голова которого исчезла под капотом машины.
— Далеко сырты?
— Да, порядком. Засветло вряд ли добраться. Два перевала…
Мгновенно темнеет в горах. Особенно в такой теснине, как ущелье Барскауна. Хотя до астрономического захода солнца остается три часа, в ущелье спустилась какая-то серая кисея, как бы отдалившая громаду склонов с их сияющими снежными вершинами; покинутые солнечными лучами вершины потухли, как будто их присыпали пеплом.
Только позади величественная панорама гор была еще освещена лучами солнца, клонившегося к западу, куда-то за Иссык-Куль. Низкое солнце, щедрое на краски, пятнало горы в совершенно не свойственные им цвета: вогнутый лоб большого креслообразного кара слегка алел, каменные глетчеры стекали к синеватой, в черных зазубринах елей пойме Барскауна светло-фиолетовыми потоками. Небо вверху тускло-сереющее, но безоблачное. В него устремлен задранный радиатор нашего «газика». Впереди ничего нет. Только небо встает за обрывом дороги. Уклон такой, что, кажется, поднимаешься в лифте. Но дрожащий, вот-вот готовый оборваться стон мотора сменяется ровным гудением, радиатор опускается, мы видим впереди новую цепь гор. Перевал пройден. Он не последний. Небольшой спуск, снова петляние по серпантину. Новый подъем — на Барскаун.