– Он будет несчастный человек, – сказал сквайр, объявив о дне свадьбы Кросби.
– Я не желаю ему несчастья, – сказала Белл. – Но все же думаю, что поступок его в отношении нас едва ли может пройти безнаказанно.
– Он точно будет несчастным человеком. Он не получит за ней никакого приданого, а она станет требовать всего, что только может доставить богатство. Мне кажется, что она еще старше его. Не понимаю этого. Решительно не понимаю, каким образом человек может быть таким подлым и глупым. Поцелуй Лили за меня. Завтра или послезавтра я повидаюсь с ней. Слава Богу, что она от него избавилась, хотя теперь не следует еще говорить ей об этом.
Утро четырнадцатого февраля наступило для обитательниц Малого дома, как наступает утро тех особенных дней, которых долго ожидают и которые должны надолго остаться в памяти. Оно принесло с собой сильный, жестокий мороз – злой, кусающийся мороз, такой мороз – который разрывает чугунные водопроводные трубы, который сжимает, сковывает землю и делает ее твердой как гранит. Лили, хоть и царице в доме, было еще не позволено переселиться в свою комнату, и она занимала просторную постель в спальне матери, а мать спала на маленькой постели Лили.
– Мама, – сказала Лили, – воображаю, как им будет холодно!
Мать сообщила о жестоком морозе, и это были первые слова Лили.
– Я думаю, что и сердца их будут так же холодны, – сказала мистрис Дейл.
Не следовало бы ей говорить этого. Она нарушила установленное в доме правило – не говорить ни слова, которое могло быть истолковано во враждебном смысле для Кросби и его невесты. Но чувства матери были сильны, и она не могла удержаться.
– Почему же их сердца должны быть холодны? Ах, мама! Это ужасная вещь. Мама, я хочу, чтобы вы пожелали им счастья.
Прошло минуты две прежде, чем мистрис Дейл собралась с духом, чтобы ответить:
– Почему не пожелать? Желаю.
– Я желаю от всей моей души, – сказала Лили.
В это время Лили завтракала наверху, но в течение утра спускалась в гостиную.
– Пожалуйста, хорошенько закутывайся, когда спускаешься вниз, – сказала Белл, стоя возле подноса, на котором принесла чай и поджаренный тост. – Холод сегодня, как ты его называешь, жуткий.
– Я бы назвала его прелестным, – сказала Лили, – если бы могла выйти из дому. Помнишь, какие ты читала нотации о разном вздоре, который я говорила в тот день, когда он приехал?
– Разве это было, душа моя?
– Неужели ты не помнишь, когда я называла его надутым индюком? О Боже! Таким он показался. Тут была моя ошибка, во всем я одна виновата – я это видела с самого начала.