Белл на миг отвернулась и слегка топнула ногой. Ей было труднее, чем матери, удержаться от гнева, и она сделала это движение не затем, чтобы сдержаться, но чтобы скрыть обуревавшие ее чувства.
– Понимаю, Белл. Я знаю, что значит это движение, напрасно ты делаешь это. Иди сюда, Белл, дай мне поучить тебя христианскому терпению и любви. Ты знаешь, ведь я отличный учитель, не правда ли?
– Я бы желала поучиться этому, – сказала Белл. – Бывают обстоятельства, при которых то, что мы называем христианским терпением и любовью, для меня становится совершенно недоступным.
– Вот видишь ли, когда твоя нога делает подобное движение, она поступает не по-христиански, и ты должна держать ее в покое. Этим движением выражается гнев против него – и за что? За то, что он сделал открытие, хотя и слишком поздно, что он не будет счастлив, то есть что я и он не были бы счастливы, если бы брак наш состоялся.
– Сделай милость, Лили, не подвергай такой пытке мою ногу.
– Нет, надо подвергнуть, как надо подвергнуть пытке и твои взгляды, и твой голос. Он поступил весьма безрассудно, влюбившись в меня. Весьма безрассудно поступила и я, позволив, чтобы он влюбился в меня без раздумий. Я так возгордилась, так была счастлива его предложением, что сразу вручила ему свою судьбу, не дав ему даже подумать об этом. Все это сделалось за неделю-две. Можно ли было ожидать после этого, что мы будем принадлежать друг другу вечно?
– А почему же и нет? Лили, это пустяки. Впрочем, перестанем лучше говорить об этом.
– Извините! Я об этом-то и хочу говорить. Это было совершенно так, как я сказала, а если так, то вы не должны ненавидеть его, потому что он поступил, как мог поступить только благородный человек, увидев свою ошибку.
– Как! Через неделю сделать предложение другой?
– Белл, тут была весьма старинная дружба, ты этого не должна забывать. Впрочем, я говорю о его поступке со мной, а не о поступке…
При этом Лили пришло в голову, что, может быть, в эту самую минуту другая девушка уже получила имя, из-за которого сама Лили еще недавно чувствовала гордость при мысли, что будет носить его.
– Белл, – сказала она, внезапно закончив свои прежние рассуждения, – в котором часу бывают свадьбы в Лондоне?
– Я думаю, во все возможные часы… во всякое время, но не позже двенадцати. Они принадлежат к высшему свету и, вероятно, будут венчаться поздно.
– Значит, ты думаешь, что она теперь еще не мистрис Кросби?
– Леди Александрина Кросби, – сказала Белл, содрогаясь.
– Да, да, я совсем забыла. Так бы мне хотелось увидеть ее. Я принимаю в ней самое живое участие. Желала бы я знать, какой у нее цвет волос. Я представляю ее себе женщиной вроде Юноны – высокого роста, красавицей. Я уверена, что она не такая курносая, как я. Знаешь ли, что хотелось бы мне, только это невозможно: быть крестной матерью его первого ребенка.