В этот день британская корона, мне кажется, также ровно ничего не получила от Джонни Имса за то жалованье, которое ему выплачивалось. Но, по правде говоря, до этого времени усердие на службе со стороны Джонни полностью отвечало требованиям, так что, к величайшей досаде и зависти Кредля, Фишера и других непосредственных сослуживцев и товарищей, повышение Джонни по должности было во всем управлении сбора податей делом несомненным. Предназначенное ему место, по слухам, принадлежало к числу тех, которые в мире государственной службы считаются настоящим раем. Ему предстояло, как гласила та же молва, сделаться личным секретарем первого уполномоченного в управлении. Эта перемена предоставляла ему возможность оставить большую, не покрытую коврами комнату, в которой он сидел за одной конторкой с другим человеком, к которому он чувствовал себя приковаллым постыдным образом, как должны чувствовать себя две собаки, посаженные рядом на цепь. Эта комната представляла собой нечто вроде медвежьей ямы, где сидело от двенадцати до четырнадцати человек. Каждый день около часу пополудни в ней являлись оловянные котелки, придававшие ей вид далеко не аристократический. Старшина комнаты, некто мистер Лов, который, как все допускали, непосредственно ею заведовал, был клерк старой закалки, угрюмый, грузный, нечестолюбивый, проживавший в отдаленном конце Ислинтона и за пределами управления, не известный никому из своей меньшей братии. Все вообще сослуживцы его были такого мнения, что он создавал этой комнате весьма дурную атмосферу. Часто и очень часто производил в этой комнате большое волнение официальный «индюк», в своем роде главный клерк, по имени Киссинг, гораздо выше по должности и моложе по летам, чем джентльмен, о котором мы сейчас упомянули. Он выскакивал из собственного кабинета, расположенного по соседству, ходил торопливо, задирал нос, шаркал офисными туфлями, вникал во все мелочи, будто имел повод бояться, что вся государственная система приближается к скорой гибели, и всегда употреблял в отношении старшины комнаты грубые слова, переносить которые немногие из сидевших в комнате считали себя способными. Волосы у него всегда стояли торчком, глаза были выпучены, он обыкновенно носил при себе регистратурную книгу, засунув в нее палец. Тяжесть этой книги была ему не по силам и, подходя к тому или другому клерку, он не клал ее на конторку, а как-то швырял и через это сделался для всех ненавистным. Вследствие какой-то старинной размолвки он и мистер Лов не говорили друг с другом, а по этой причине при каждом случае, когда открывалась ошибка в книге, обвиняемый в этом молодой человек просил мистера Киссинга обратиться к его неприятелю.