На кушетке оставалось пустое место подле леди Дамбелло, и Паллисер раза два в Хартльбьюри занимал подобное место. При нынешнем случае он не мог этого сделать, не измяв ее платья. Она сумела бы занять на кушетке еще больше пустого места, как сумела бы и очистить его, если бы захотела. И так он стоял перед ней, леди Дамбелло улыбнулась. Но что это была за улыбка! Холодная, как смерть, бездушная, ничего не говорящая, отвратительная в своей ничего не выражающей грации. Я ненавижу принужденные, заученные улыбки! Эта улыбка произвела в мистере Паллисере сильное смущение, но он не анализировал ее и продолжал свои действия.
– Леди Дамбелло, – сказал он едва слышным голосом, – я с нетерпением ждал встречи с вами в этом доме.
– В самом деле? Да-да, я помню, вы спрашивали, приеду ли я сюда.
– Я спрашивал. Гм… леди Дамбелло! – И он припомнил все те уроки, которые учили его избегать величественного и смешного. Но он еще не забылся, и леди Дамбелло снова улыбнулась. – Леди Дамбелло, мы живем в обществе, в котором так трудно выбрать минуту, когда можно было бы поговорить.
Мистер Паллисер полагал, что леди Дамбелло отодвинет свое платье, но она этого не сделала.
– Не знаю, – отвечала она, – мне кажется, необходимость сказать очень многое другому человеку встречается нечасто.
– Ах, нет, нечасто, это может быть … но когда встретится эта необходимость! Как ненавижу я комнаты, битком набитые народом!
А между тем в Хартльбьюри он решил, что удобнейшим местом для его действий будут гостиные какого-нибудь большого лондонского дома.
– Скажите, пожалуйста, неужели, кроме этих балов, вы ничего больше не желаете?
– У меня много желаний, но признаюсь, я очень люблю большие собрания.
Мистер Паллисер оглянулся кругом, и ему показалось, что за ним никто не наблюдает. Он сообразил, что надо ему делать, и решился совершить это. В нем не было того присутствия духа, которое предоставляет некоторым мужчинам возможность, нисколько не задумываясь, объясняться в любви и увозить своих Дульсиней. Однако он обладал тем мужеством, при котором сделался бы презренным в своих собственных глазах, если бы не исполнил того, на что так торжественно решился. Он предпочитал исполнить это сидя, но так как в месте ему было отказано, то он должен был стоять.
– Гризельда, – сказал он, и надо допустить, что он принял тон весьма удачный. Слово «Гризельда» нежно прозвучало в ушах леди Дамбелло, как мелкий дождь на мягкой поверхности, и не отозвалось в посторонних ушах. – Гризельда!
– Мистер Паллисер! – сказала Гризельда, и хотя она не устроила сцены, а просто взглянула на него, Паллисер увидел, что попал впросак.