После этого в течение двух недель в садах было междуцарствие, самое страшное в летописях Оллингтона. Хопкинс продолжал жить в коттедже и еще усерднее смотреть за виноградом. Присматривая за виноградом, он принял на свое попечение одни оранжереи, но до самых садов ему не было никакого дела. Он не взял жалованья, возвратил его сквайру и всем объявлял, что его уволили. Он ходил по саду, всегда имея в руках какое-нибудь страшное садовническое оружие, с которым, как говорили, намеревался напасть на Джоллифа, но Джоллиф поступал весьма благоразумно, избегая встречи.
Как скоро мистрис Дейл и Лили решили, что побег из Малого оллингтонского дома не должен состояться, Лили сообщила этот факт Хопкинсу.
– Мисс, – заметил он, – когда я сказал несколько слов вам и вашей матушке, я знал, что вы послушаетесь голоса рассудка.
Лили заранее ждала такого замечания. Она знала, что Хопкинс непременно припишет силе своих доводов решение обитательниц Малого дома остаться на месте.
– Да, – сказала Лили. – Мы думали, думали и решили остаться. К тому же таково желание дяди.
– Желание дяди! Извините, мисс, тут не одно только его желание: мы все этого желаем. Нет, тут дело рассудка. Вот хоть бы этот самый дом…
– Но, Хопкинс, это уже решено. Мы остаемся. Я хотела бы только знать: не можешь ли ты прийти к нам сейчас же и помочь распаковать все вещи.
– Как! Сегодня же… вечером, когда…
– Да, да, теперь, мы хотим расставить все вещи на прежние места, прежде чем наши вернутся из Гествика.
Хопкинс почесал в затылке и начал колебаться. Ему не хотелось принять предложения, которое могло быть сочтено за детское, но наконец он согласился, сознавая, что предлагаемая работа сама по себе была добрым делом. Мистрис Дейл тоже согласилась, смеясь над ребяческим поступком Дейл. Вещи были весьма скоро распакованы, и между Лили и Хопкинсом образовалась на некоторое время тесная дружба. Распаковка и расстановка вещей не совсем еще кончилась, когда возгорелась война из-за навоза и когда Хопкинс, не имея достаточно сил, чтобы подавить свои чувства, пришел наконец к Лили и, сложив к ногам ее всю тяжесть и всю славу своей более чем шестидесятилетней службы, умолял ее привести дела в прежний порядок.
– Это убивает меня, мисс, право, убивает. Посмотрите только, как срезают они спаржу: это вовсе не срезка, они просто калечат ее. Режут сплеча, что годится и что не годится. Сажают овощи там, где я вовсе не думал сажать, хотя они и знают, что я этого не думал. Я стоял подле и не мог сказать слова. Я скорее бы согласился умереть. Мисс Лили, если бы вы знали мои страдания при виде всего этого… О нет! Их никто не перескажет… никто, никто и никто!