– Неприятное известие, – сказал доктор, после некоторого молчания.
– Но зато, когда кто из нас захворает, вам недалеко будет ездить.
– Да, понимаю. Это значит, что я не выразил удовольствия, что вы будете находиться вблизи от меня, но признаюсь, это меня нисколько не радует. Я не могу примириться с мыслью, что вы можете жить где-нибудь кроме Оллингтона. В Гествике Дейлы будут совсем не на своем месте.
– Зачем же так думать о Дейлах?
– Что делать! Это, конечно, вроде деспотического закона noblesse oblige[14]. Мне кажется, вы не должны оставлять Оллингтона, пока не потребуют того какие-нибудь важные обстоятельства.
– В том-то и дело, что этого требуют весьма важные обстоятельства.
– О, это другое дело!
И доктор снова замолчал.
– Разве вы никогда не замечали, что мама наша здесь несчастлива? – спросила Белл после довольно продолжительной паузы. – Что касается меня, то я никогда этого не замечала, а теперь мне все ясно.
– Теперь и я понял – ясно, по крайней мере, на что вы намекаете. Она была стеснена в жизни, но примите в расчет, как часто подобное стеснение бывает непременным условием жизни. И все-таки я не думаю, что для вашей матушки это обстоятельство было побудительной причиной к вашему переезду.
– Нет, это делается собственно из-за нас. Стеснение, как вы его называете, огорчает и нас, потому-то мама теперь и руководствуется им. Дядя щедр для нее в отношении денег, но в других отношениях, как, например, в деле чувства, он очень скуп.
– Белл… – сказал доктор и остановился.
Белл взглянула на него, но не отвечала. Доктор постоянно называл ее по имени, и они всегда относились друг к другу как близкие друзья. Сейчас Белл все забыла, кроме этого, и находила удовольствие сидеть и слушать его.
– Я хочу задать вам вопрос, который, может быть, мне не следовало бы, но, пользуясь правом давнишнего знакомства, я говорю с вами, как с сестрой.
– Спрашивайте, что вам угодно, – сказала Белл.
– Не вышло ли тут чего-нибудь из-за вашего кузена Бернарда?
– Да, из-за Бернарда! – воскликнула Белл.
Уже стемнело. А так как у них не было другого света, кроме огня в камине, то Белл была уверена, что Крофтс не мог разглядеть румянца, покрывшего ее лицо, когда имя кузена было упомянуто. Впрочем, если бы в этот момент по всей комнате вдруг разлился дневной свет, то Крофтс вряд ли заметил бы этот румянец, потому что глаза его были пристально устремлены на огонь в камине.
– Да, значит, из-за Бернарда. Не знаю, могу ли я спрашивать об этом?
– Право, не знаю, – отвечала Белл, произнося слова, которые принимали двоякий смысл.