Но, тем не менее, он старался любить Александрину, или, вернее сказать, старался уверить себя, что он ее любит. Если б ему удалось только удалить ее от партии Де Курси, а тем более от части этой партии в лице Гейзби, он бы отучил Александрину от всего этого.
Он бы приучил ее торжественно сидеть в наемном кебе и запасать провизию щедрою рукой. Приучить ее! Когда ей минуло тридцать лет и когда она получила такое утонченное воспитание! Уж не намерен ли он запретить ей видеться с ее родными, ездить в Сент-Джонс-Вуд, переписываться с графиней и леди Маргериттой? Приучить ее! Как бы не так! Неужели он еще не знал, что араба как ни вымывай, а из него все-таки не выйдет белого? Да если бы он и обладал всеми способностями для такого дела, то и тогда бы ему не удалось, а он был совершенно на это неспособен! Но кто же пожалеет о нем? Лили, которую он мог бы лелеять на своей груди, никогда бы не была и не могла бы быть для него тем, чем становилась леди Александрина.
Наконец наступило время приезда графини в город, и Александрина переселилась в Портман-сквер. Кросби почувствовал большое облегчение, потому что это обстоятельство избавляло его от ежедневных скучных путешествий на северо-запад Лондона. Можно сказать, что он решительно ненавидел этот открытый всем ветрам угол близ церкви, который ему приходилось огибать по пути к жилищу Гейзби, и что ему ненавистен был фонарь, который освещал дорогу к уличной двери Гейзби, ненавистна самая дверь. Дверь эта как бы пряталась в стене, она выходила на узкую дорожку, пересекающую так называемый садик, или передний двор, на котором стояли два железные ящика для гераней, окрашенные под мрамор, и статуя нагой женщины на пьедестале. Во всем Лондоне, казалось Кросби, не было места, такого холодного, как небольшой клочок мостовой перед этой дверью. И тут-то, на этом клочке, нередко заставляли его ждать пять, десять, даже пятнадцать минут, как он уверял, хотя я склонен думать, что такая задержка никогда не превышала трех минут, необходимых лакею Ричарду, чтобы скинуть с себя рабочий костюм и облечься в парадный наряд.
Как было бы хорошо, если бы двери отворялись перед нами с той помощью, которая приходит легко и естественно! Не так давно мне самому пришлось простоять несколько минут у величавого подъезда, и в то время, когда я начинал уже терять терпение, пришла хорошенькая девушка и отворила дверь. Действительно, это была прехорошенькая девушка, хотя ее руки, лицо и передник ясно говорили, что она занималась чисткой камина.
– Ах Боже мой, – сказала она, – ведь у нас принимают по средам; если бы вы пожаловали в тот день, вам отворил бы дверь швейцар в парадной ливрее.