Пейзаж напомнил мне грустные картины девяностых, когда так же массово закрывались предприятия, а люди оказывались на улице.
– Но ничего, скоро заработает! – с железобетонной уверенностью в голосе сказал Миша.
Он был прав. Понадобится время, неимоверные усилия миллионов людей, железная воля руководителей (кто бы что ни говорил, но сталинские наркомы не зря стали олицетворением легенды – в чём бы их потом ни обвиняли, это были фанатики своего дела), и фабрика действительно заработает, как тысячи других предприятий по всей стране.
Путь к бараку, в котором жил Чалый, преграждало море из развешанного на улице белья: словно всем домохозяйкам именно сегодня вздумалось затеять постирушку. Простыни хлопали на ветру словно паруса.
Сам барак оказался неказистым одноэтажным зданием из почерневшего от времени кирпича. Чуть в стороне стояли многочисленные сарайки, несколько бань, то тут, то там были раскиданы огородики – без личного хозяйства в это голодное время не выжить.
При виде бани у меня аж всё тело зачесалось. Попариться бы сейчас, а потом посидеть с бутылочкой холодного пива.
Мишка правильно истолковал мой тоскливый взгляд, обращённый в сторону бань, и усмехнулся:
– Ничего, мы с тобой как-нибудь в баньку моих родителей сходим. В прошлый раз тебе понравилось.
– Замётано, – мечтательно сказал я и проскользнул между мужскими кальсонами и женской сорочкой.
Вход в дом был общий, потом ты оказывался в длинной «кишке» коридора, от которой отходили «рукава»-комнатки.
Стоило переступить порог, как навстречу попалась женщина с огромной кастрюлей прокипячённого белья. Она с любопытством посмотрела в нашу сторону. Мы поздоровались, она ответила кивком и тут же без злости заругалась на стайку ребятишек, едва не сбившую её с ног.
Детвора играла в войнушку.
– Здесь и живёт Чалый, – Мишка остановился возле ничем не примечательной двери.
Он тихо забарабанил пальцами.
– Хозяева, открывайте.
Дверь стремительно распахнулась. Такое чувство, что нас ждали.
Женщина, довольно молодая и привлекательная с невысказанной надеждой уставилась на нас, но как только узнала, кто пришёл, её взгляд потускнел.
– Семён, это к тебе, – без намёка на гостеприимство произнесла она и посторонилась.
Наверное, это и была та самая приболевшая жена. На заболевшую походила не особо, хотя чувствовалось, что женщина серьёзно расстроена.
Сложно описать словами, но я почему-то понял, что в этом доме случилась беда.
Вышел Чалый – крепкий мужчина лет сорока с высоким лбом и серыми глазами, в которых застыла неимоверная тоска.
– Миша, Жорка?