Я перевожу взгляд на фотографа. Он не замечает, что я за ним наблюдаю. Юрий Антонович увлечен — сыплет словами, чуть ли не слюной брызжет. Мне становится противно. Вспоминаю, что в прошлый раз он пытался показать мне фотографии с места другого преступления. Какая-то женщина выбросила своего грудного ребенка в мусорный бак…
Понимаю, что после нескольких лет работы криминальным фотографом все эти мерзости воспринимаются несколько иначе. Или человек сразу уходит с такой работы, или его душа отвердевает и становится невосприимчивой к ежедневной кровавой атаке. Люди очень приспосабливаемые существа — ко всему привыкают.
— Пойду я, Юрий Антонович…
Я торопливо отступаю к двери. Мне совсем не хочется прощаясь подавать фотографу руку. Мне кажется, что я могу заразиться через рукопожатие этой душевно-каменной болезнью. Юрий Антонович отрывается от экрана. Я ловлю в его взгляде искреннее недоумение и слабый отблеск обиды. Наверное, он все же почувствовал мою неприязнь.
— До свидания, Антон!
Успеваю заметить на его губах подобие легкой усмешки. Что он подумал? Затаил обиду? Почувствовал свое превосходство надо мной потому что он может спокойно смотреть на такие вещи, а я нет?
Чувствую внутри себя странное опустошение. Кажется, что стены моей души раздвинулись образовав огромный провал, и в него с гулким эхом падают камни, девочки, младенцы… Останавливаюсь в коридоре и пытаюсь собраться с мыслями. Мимо проносится веб-дизайнер Герман и на ходу протягивает мне руку. Молча пожимаю ее. Стою неподвижно еще несколько секунд, пока не вспоминаю, что должен занести папку секретарше испанца…
* * *
После прохладного кондиционированного воздуха и полумрака каменного здания с удовольствием ловлю лицом ласковые лучи весеннего солнца. Прохожу под темной аркой и вливаюсь в людской поток. Народ радуется долгожданному теплу. Девушки демонстрируют голые коленки, а юноши, накачанные за зиму бицепсы. Разглядываю прохожих и стараюсь отвлечься, но вся эта жизнерадостность кажется мне ненастоящей, напускной. Танцуй, пока молодой! Резвись на минном поле! Но, рано или поздно пробьет и твой час.
Замечаю впереди безногую нищую. Интересно, как она лишилась ног? Может быть, ее тоже выбрасывали в помойный бак?
Роюсь в кармане в поисках мелочи. Достаю десятку и усмехаюсь своей жадности. Какой купюрой отмерить милосердие к другому? Достаточно ли десятки, сотни, тысячи, чтобы откупиться от чужого несчастья и обрести значительность в собственных глазах? Или лучше приберечь измятую бумажку для себя? Купить новую рубашку или отложить на черный день, когда сам будешь загибаться от тяжелой болезни? А может и не нужно откупаться от чужого несчастья?