Тем не менее царь принял условия Столыпина, и Пётр Аркадиевич получил полномочия действовать по своему усмотрению. Это был неслыханный триумф, он победил по всем пунктам (закон о западных земствах без помех приняли уже после смерти Столыпина, значит, весной 1911 года его не утвердили из посторонних политических соображений).
Такого удара по основным законам не смогли вынести даже союзники премьера — октябристы. Дума и Государственный совет признали действия Столыпина противозаконными, а его объяснения неудовлетворительными. Тогда Дума была распущена окончательно.
В общественном мнении Пётр Аркадиевич превратился в «диктатора». По Петербургу поползли слухи, что царь не простил премьеру давления на высочайшую волю и готовит ему другое назначение.
Эпоха великих реформ прошла свой зенит и неумолимо катилась к закату. Все силы реформатора были отданы Отечеству. Теперь от него можно было потребовать только одно — жизнь.
Очевидцы утверждают, что после мартовского кризиса Столыпин стал неузнаваем, замкнулся в себе, его уверенность в своих силах была подорвана и сам он, видимо, чувствовал, что все кругом него, молчаливо или открыто, настроены враждебно. Пётр Аркадиевич говорил, что потерял сон, его нервы расстроены и всякая мелочь его раздражает. Врачи обнаружили у него болезнь сердца, и он получил у царя разрешение на отпуск, который провёл в Колноберже.
К завершению земской реформы на конец лета — начало осени 1911 года намечались торжества в Киеве, во время которых императору должны были представиться земские депутации с благодарственными адресами.
Пребывание в Киеве наводило Столыпина на печальные размышления. Премьера и бывшего вместе с ним министра финансов Коковцова игнорировали при составлении программы празднеств и даже не предусмотрели для них средств передвижения. Пётр Аркадиевич говорил Коковцову: «Мы с вами здесь совершенно лишние люди», а 31 августа сообщил ему, что охрана «пугает его» каким-то готовящимся покушением. Столыпин и раньше не доверял ей, как-то раз он даже обронил: «Если я буду убит, то это сделает кто-нибудь из моей охраны»[93], но вновь не принял никаких мер предосторожности.
1 сентября в девять часов вечера в Киевском оперном театре давали праздничный спектакль в присутствии императора. Театр белел дамскими платьями и кителями военных. Появление в ложе государя с великими княжнами Ольгою и Татьяною и наследником болгарского престола царевичем Борисом было встречено троекратным исполнением «Боже, царя храни» и криками «ура».
Ближе к полуночи, во втором антракте к Столыпину, сидевшему в первом ряду близ царской ложи, подошёл Коковцов с тем, чтобы проститься: ему надо было срочно ехать в Петербург. Столыпин грустно сказал: «Мне здесь очень тяжело и нечего делать» — и попросил Коковцова взять его с собой. Коковцов вышел из ложи, а Пётр Аркадиевич обернулся к наполовину пустому залу и встретился взглядом с молодым человеком возбуждённого вида, стоявшим в двух метрах от него и прикрывавшим карман афишкой. Через несколько дней умирающий Столыпин скажет В. В. Шульгину о своём убийце: «Он мне показался таким бледным и жалким, этот еврейчик, подбежавший ко мне… Несчастный, быть может, он думал, что совершает подвиг…»