Один! Он остался один в этом страшном городе! Ни в чём опоры нет. Детские игры кончились, а ему не хотелось покидать милый детский мирок с уютными разговорами, ласковым вниманием родителей, ленивой уверенностью, что и дальше всё будет так же мирно… Судьба порывом холодного ветра развеяла теплоту его мирка, и слабовольный Дмитрий, подобно многим слабым людям, с ожесточённой жестокостью обвинял всех в своих бедах, но прежде других – Бога. Огонь веры пылал в нём так же ярко, как и ранее, но освещал совсем иные идеалы.
Писарев быстро нашёл новых друзей, вполне с ним согласных. Впрочем, может быть, как раз его нашли. Своё страстное безверие он утверждал на признании европейской цивилизацией человека как высшей ценности и на отрицании «восточного воображения», породившего устаревшую ныне Православную Церковь. Ему аплодировали, им восхищались. Новые друзья подсунули необходимые для его развития книги на русском и большей частью французском языке. Читая дни и ночи напролёт, Дмитрий с радостью обнаружил там свои догадки, развёрнутые в логическую цепочку. Оказалось, передовые люди давным-давно пришли ровно к таким же убеждениям. Писарев в новых компаниях стал говорить много и обо всём. Ему посоветовали писать, благо возникла масса журналов. Идея блестящая: можно открыто высказать свои взгляды, протащить передовые теории, а заодно и заработать. Первый свой гонорар он потратил на починку сапог и покупку провизии.
Дмитрий никому не говорил, что однажды не выдержал гнетущей тяжести на сердце, как-то вечером зашёл в храм и бросился в ноги священнику, умоляя выслушать его. А тот, давясь отрыжкой после сытного обеда, с заученной важностью утешал какой-то надеждою на будущее… Писареву захотелось плюнуть почтенному иерею в лицо, но сдержался, ушёл молча, без благословения.
В том же году двадцатилетний Николай Добролюбов получил немалую известность в петербургских студенческих кругах как смелый оратор и талантливый стихотворец. У себя в педагогическом институте он организовал подпольный кружок, в котором рассказывал о замечательном учении Роберта Оуэна. Большую часть студенчества составляли вчерашние семинаристы, ибо дворянство пренебрегало непрестижным институтом. Полузнайки в богословии и философии, они жаждали простой и выгодной им истины, в которую готовы были со всем пылом уверовать, ибо самые личности их складывались с потребностью веры. То, что они узнавали, вполне отвечало их чаяниям.
«Нынешнее устройство общества бессмысленно и несправедливо», – утверждал Оуэн. Тут и возражать никто не брался. Мальчики помнили убожество нищих крестьянских изб, от которых немногим отличались избы сельских священников; большинство знало по себе и близким жестокость сельских священников; большинство знало по себе и близким жестокость помещиков и корыстолюбие чиновников; всякий что-нибудь да слышал о роскошном образе жизни аристократии, всякий видел на улицах и проспектах Петербурга холёных франтов-бездельников и жеманных барышень, которым и в голову не приходит учиться или трудиться, которые унижают лакеев, платят по пять рублей за бутылку шампанского, а на эти деньги можно экономно прожить две недели!..