— Мне стыдно, я виноват, я хотел сказать, но забыл, запамятовал…
— Не верю я вам, Антон Романович, не верю! Вы сразу должны были его вспомнить, сразу, он у вас в гостях был, вы с ним чай пили, коньяк, обсуждали неофициальные гимны, Лебеженинов пел «Иерусалим», на языке оригинала, в переводе Маршака, в своем собственном, вы вели разные разговоры, вы его провожали, так что не надо — «забыл!» — ничего вы не забыли, Антон Романович, и вам должно быть стыдно. Ладно, вон та машина, вызвали вам, мы же гостеприимные, открытые люди, а вы…
…Надо мной бесконечное небо, в небе белые облака, они бегут быстро, внизу — полнейший штиль, безветрие. У входа в управление внутренних дел стоит серебристая машина. Я открываю заднюю правую дверцу, сажусь, закрываю дверцу.
— До городской администрации, — говорю я.
— Конечно, дорогой мой, конечно, — отвечает водитель и оборачивается ко мне: на скуле у него приличный синяк.
— Вы держались молодцом, — говорит он. — Просто блестяще! Я вами доволен.
— О, боже! — говорю я, он, уже привычно, выдает свою порцию «ха-ха-ха!»
— Будем реалистами. Тот, кого вы призываете или хотите призвать, к нашим делам не имеет никакого отношения. Вы просто не представляете, насколько он от них далек. Он вообще далек от всего, хотя нет ничего, в чем бы он не присутствовал. Все идет своим, от него не зависящим чередом. Он, как бы это понятнее для вас обрисовать, внутри всего, а я — вовне, и поэтому коррективы вносятся только мною, от него уже ничего не зависит. Поэтому вам надеяться нужно только на себя и на то, что я что-то сделаю. Или наоборот — и это иногда бывает важнее — не сделаю.
Я чувствую, что у меня по щекам текут слезы. Они горячие. Я шмыгаю носом.
— Ну что вы разнюнились? Неужели вы могли предположить, что я оставлю безнаказанным то безобразие? Конечно, я бы мог не отвечать. Я и не отвечаю, если сталкиваюсь просто с насилием. Я вас не обманывал, я был искренен, когда говорил, что насилие — это грязь, но когда люди убивают ради денег, ради своего собственного выживания, оно по эту сторону добра и зла, это насилие смертных. Однако есть такие, кто решают — кому жить, кому нет. Для них главное, скажем, не чужие деньги, а чужая жизнь. Это зло по ту сторону добра и зла. Понимаете?
— Нет.
— Они претендуют на бессмертие. — Он поворачивается ко мне, смотрит с сочувствием, с жалостью. Впереди через улицу по пешеходному переходу идет мальчишка с рюкзаком за плечами. Сейчас мы его собьем. Я зажмуриваюсь. Меня бросает вперед: машина останавливается, я открываю глаза, мальчишка проходит, а он продолжает смотреть на меня.