В курилке было иначе. Беспечную болтовню институтских всезнаек он образно уподоблял поверхности моря, по которому легкий бриз беспорядочно гонит пенистые барашки. А он, Вальдемар, — член экипажа таинственной подводной лодки, бороздящей глубины, где предрешается судьба перестройки, где заранее оповещают о замыслах верховной власти. Чувство превосходства поднимало его в собственных глазах, у него уже было право считать, что жизнь удалась.
Конечно, Анюте и Орлу с Региной он иногда приоткрывал свое новое понимание происходящего. Однако был откровенен не до конца, не уведомлял о том, чего надо ждать в самом ближайшем будущем, как это было с пустым, несбывшимся предсказанием политической перестройки. Не хотел выглядеть трепачом. Он впервые начал заботиться о своем авторитете. И твердо верил, что наступающий 1987 год станет для него судьбоносным.
4
Никанорыч спустился в гостиную ровно через пять минут после половины одиннадцатого. Дело не в том, что долгая жизнь научила его быть точным, это само собой. Но после той истории в Испании категория времени вообще приобрела для него сакральный смысл: он все делал вовремя, но никогда не сопротивлялся внезапным помехам, мешавшим в назначенный час прибыть на вокзал, в аэропорт или к врачу, считая, что насилие над непредвиденными, порой нелепыми обстоятельствами равносильно выпрошенному кресту и может обернуться непоправимой бедой. Помнится, когда-то был случай: служебная машина везла его на Казанский вокзал, но аккурат у «Красных ворот» забарахлил мотор, водитель посоветовал доехать на метро: рядом, один перегон. Никанорыч отказался, ждал, пока наладят мотор, и опоздал на поезд. Зато на душе было спокойно.
А та испанская история...
В конце двадцатых ему велели заочно учиться в инязе, готовили для другой работы, и он выбрал франко-испаньолу. А в 36-м его послали в Испанию. Он прилетел в Валенсию поздно вечером, разыскал отель «Метрополь» и принялся выспрашивать сеньора Доницетти. Но выяснилось, что в «Метрополе» приютилось советское посольство, а Доницетти — это товарищ Гришин, и он в штабе, через мост, вторая улица слева, третий дом справа. Гришин оказался «всего-навсего» знаменитым Яном Карловичем Берзынем, главой советской военной разведки. Он велел Никанорычу срочно подкрепиться в круглосуточной штабной столовой арроз-бандой — рисом с морепродуктами и немедленно, в ночь отправляться на Мадридский фронт, где для него есть неотложное дело: через час туда двинутся три грузовика с боеприпасами. Никанорыча посадили в кабину, однако шофер куда-то запропастился, и два грузовика ушли без третьего. А примерно через час, когда они догоняли колонну, далеко впереди до неба взметнулось пламя, и сразу — снова гигантский взрыв. Когда подъехали, увидели страшную картину: один грузовик с боеприпасами попал под бомбежку, второй сдетонировал. Моноло, шофер, лихорадочно крестился, приговаривая, что здесь ему была предназначена «тумба миа» — могила. А Никанорыч посчитал, что его спасение было ниспослано свыше, через этого загулявшего парня, по-андалузски упускавшего букву «с». Разгрузившись в Альбасете, где размещался штаб интербригад, они лишь к обеду следующего дня добрались до мадридской гостиницы «Гайлорд». Там Никанорыч, еще не нюхавший испанского пороха, попал в лапы к Эренбургу и Кольцову как человек, овеянный славой недавнего боя под Альбасете. Едва выкрутился. Но тот случай с «тумба миа» так прочно застрял в памяти, что с тех пор Никанорыч очень внимательно стал прислушиваться к случайным, нелепым помехам, считая их тайными посланиями свыше.