В суете тех беспокойных месяцев он так и не успел дать объявление в минской газете, отложив это дело до завтрашних дней. Но остался в Москве навсегда, переходя из одной инспекции в другую — по мере смены их названий, — а после войны получил солидную должность в Народном контроле. Тоску о первой любви захлестнули бурные служебные и житейские передряги, которыми была наполнена жизнь Никанорыча, но Надя Ткачук прочно, навсегда укоренилась в памяти. «Так и не потускнела, не ушла она до девяноста лет», — с удивлением подумал он, как бы подводя итог прогулке по далекому прошлому.
С трудом поднялся с качалки, чтобы размять ноги. Подошел к окну. Ветер стих, снежинки медленно летели на свет садового фонаря. Прикинул: легкий морозец — и в миллионный раз подумал о том, как ему здесь уютно. Этот двухэтажный рубленый дом в Кратове Саша купил двадцать лет назад на Госпремию. Помнится, они приехали сюда вдвоем, и смотрины врезались в память странной встречей. Пока сын торговался с молодой хозяйкой и ее мужем, Никанорыч застрял вот в этой самой комнате, где вот в этом самом кресле-качалке сидел сухонький старичок, над которым основательно поработало время: лицо в сетке мелких морщин, на лысине три жалких волоска. Он так приветливо поздоровался, что Никанорыч вдобавок к ответному кивку из вежливости вякнул пару слов о дождливой погоде — дело было в октябре — и оглядел потолок: не течет ли?
Старичок угадал взгляд, улыбнулся:
— Последний раз я этот дом починял аккурат перед революцией. Полвека прошло, и хоть бы что. А крышу, да, перекрывали.
— Выходит, дом прошлого века? — удивился Никанорыч, и разговор пошел. После вопроса разговор начинается обязательно.
Прояснилось, что хозяином-то был этот приветливый старичок. Гость присел на стул с обтрепанным поролоновым сиденьем, — да, тут же еще стул был, но Никанорыч его аннулировал, не нужен, — и с нарастающим интересом слушал. Старичок оказался куда как не прост! Профессор по части металлообработки, настоящий профессор, в звании. Жизнь прожил с перипетиями, в тридцатые два раза дрейфовал, хотя недолго, сначала три года, потом еще четыре, — что поделаешь, явился на белый свет не вовремя. Из науки ретировался давно, сейчас-то аж девяносто четыре. Шутит, что Господь ему щедро годков подбросил — на чай, за добрую службу. А уж на свой чай с сушками он давно заработал. Но два года назад умерла горячо любимая жена, и он запил, но не усердно. Рассказывал:
— Это извинительно. А что остается? Нет моей Наташеньки, и жизнь кончилась. Тургенев как писал? Тяжела одинокая старость. Себя не обманешь, а людей-то насмешишь. Раньше за каждый день цеплялся, а теперь зачем? Счастье ушло, чего мне здоровье беречь? Врачей звать — одна потеха. Как будет, так будет, пока в гроб не заколотят. Неподалеку Васильич живет, человек простого звания. Я ему: как жизнь? А он мне по Некрасову: пенсию давать не велено, сердце насквозь не прострелено. И откуда знает?.. Ну, я ему десяточку, он бутылочку и принесет. Посидим, за жизнь поговорим, никаких тебе злободневностей. Настроение веселого цвета. Душа в спокойствии ждет тризны, уже недалекой. Достоевский как писал? На Руси пьяные — это добрые люди, а добрые — они пьяные.