Сидящий возле Друида Аспид чуть ерзает и в нерешительности жует губу, прежде чем тихо спросить:
— Выходит, и сами вы о себе все знали всегда, и остальные тоже?
— Знали.
— И не боялись? — его голос становится чуть громче от удивления. — Совсем?
— Когда-то, — наконец Друид отводит взгляд от костра, но вместо собеседника обращает его к горящим в небе звездам, — абаддоны были защитниками Феровела. Люди там не забывают этого.
— Ага, — Клык невесело хмыкает, — вот и нам оттуда убраться велели. Чтобы гнева империи не накликать на них, если снова про нас вызнают.
— Защитниками? — Амиан не сдерживает короткого смешка. — Да мы для всего людского рода хуже чумы, войны и голода всех разом!
— Людской род и сделал нас теми, кто мы есть сейчас, — одного резкого взгляда Друида достаточно, чтобы по всему телу прошла мелкая дрожь. — Первые люди и их боги посеяли смуту в этих землях, нарушили равновесие, которое сохранялось много веков до их прибытия. Что вообще ты знаешь о таких как ты?
— То, что мы прокляты, — Амиан чувствует укол злой обиды от поднявшихся воспоминаний и не отводит глаз, — и сами не знаем за что...
— Это вовсе не проклятье! — торопливо перебивает Видящая, будто испугавшись услышанного. — И сами мы тоже не прокляты!
Ее бледное треугольное лицо, прежде напоминавшее ему о дорогих фарфоровых куклах, такими же пустыми глазами глядящих из-за витрин в богатых кварталах, вмиг меняется.
— Так с чего все мы здесь? С того, что людей должны защищать? Мы, по-вашему, кто — герои? — не выдерживает Амиан и с горечью сглатывает, чувствуя на себе взгляды собравшихся. Полулицый Голем, похоже, вовсе не способный говорить, опускает руку с ножом, будто не хочет упустить ни слова, и даже в глазных прорезях на маске Безликого едва заметно мелькает отблеск огня, когда он поднимает голову. — Как бы не так. Мы для них — уроды, они нас и рады бы зашвырнуть в клетки и гнить там оставить на пару веков, лишь бы на глаза не попадались и жить не мешали. Плевать они хотели, кто и впрямь опасен, а кому не повезло просто. Всех нас они ненавидят, даже если и не знали никогда. Хоть кто из вас этого хотел? — он оглядывается на лица молчащих бунтовщиков. — Хотел себе жизнь без конца, где без конца все его ненавидеть будут? Я — нет. Так чем это не проклятье?
Никто не отвечает ему. Амиан отворачивается к шипящему еловой смолой костру и глубоко вздыхает, обрадованный тяжелой тишиной. Подобные слова не должны задевать его столь сильно и не должны застилать мысли слепым гневом. За все минувшие с перерождения годы он ни на миг не переставал считать случившееся с собой злым и несправедливым роком, наказанием столь суровым, что ему так и не удалось вообразить заслуживающее его преступление.