— Я?
— Покажи себя, — она кивает, и медленно извлекает из ножен свой меч. В свет костра выхватывает разводы наспех вытертой крови на лезвии. — Скара — резервация для тех, кто не опасен, а тебя упрятали так далеко, что мы едва не сожгли тебя вместе с ней.
У Амиана перехватывает дыхание, а внутри ему становится еще холоднее, чем снаружи.
— Тебе оно б не понравилось, мне-то поверить можешь, — Клык несильно толкает его колено своим, и от подобной мысли Амиана передергивает.
— Это он тебя почувствовал, — Гидра указывает ему на долинника и проводит по стали промасленной тряпкой. — Еще может волком обернуться.
— Волком любой чистокровный оборотень может, — раньше подорвавшегося было брата поправляет Друид, — а таких, как он, в Феровеле зовут вервольфами. Вы в империи и оборотней ими считаете, но вервольфы — крупнее и на двух лапах.
— Почувствовал? — переспрашивает Амиан и невольно оглядывается на стихшую Видящую. — Я-то думал, у вас она для этого.
— По запаху, — Клык указывает на собственный нос, будто чтобы подкрепить слова. — Не знал, что ты из заключенных, думал — кассатор схоронился. А здоровяк добить тебя пошел, это он может.
Перед глазами Амиана вновь встает искореженная дверь его клетки, сорванная с петель так легко, словно прутья в ней были ивовыми, а не стальными. Он смотрит на огромного и ужасающего Голема, нож которого продолжает методично соскабливать мелкую стружку, высвобождая пока лишь ему известную фигурку из деревянного заточения. Смотрит на Клыка и пытается представить, как в одну минуту обращение обезображивает его весьма красивое лицо, превращая в чудовище из сказок, которыми в его детстве пугали непослушных детей. Смотрит на Безликого — жуткого и молчаливого, способного сотворить всепоглощающее пламя, от которого не будет спасения, и вместе с тем совершенно непредсказуемого, таящего свои мысли и намерения за бездушной маской. Он смотрит на Гидру, внешне холодную и непоколебимую, но внутри себя таящую смертельную опасность, как бесшумный морской змей, затаившийся в пучине, но в любой миг готовый обнажить сотни клыков-кинжалов. И он вспоминает лица всех тех, кто отдал свои жизни в Скара. Амиан не испытывает горя при мысли об их смертях, он и вовсе ничего не чувствует к ним — даже радости избавления, но в один миг его вдруг переполняет непонимание. Неужели и вправду десять разумных людей, которых он знал, и еще несколько сотен тех, кого никогда не видел, сознательно и по доброй воле избрали для себя судьбу главных врагов кого-то подобного? Пусть не все абаддоны были столь же сильны, пусть большинство из них не были в действительности опасны, как сам Амиан или Видящая, способная лишь отличить себе подобного от простого человека, но ведь всего нескольких полудраконов, должно быть, хватило бы, чтобы обратить в прах целую армию.