Но сейчас, в прогретой комнате на втором этаже таверны, за много миль от родного дома и в окружении тех, кого еще совсем недавно она не знала вовсе, а теперь чувствует себя в безопасности от одного лишь их присутствия рядом, она больше не та, кем была прежде. Не благородная юная мона, готовящаяся стать женой благородному же незнакомцу и скрывающая свои неподобающие, но такие незначительные проделки. Теперь она — искатель приключений, путешествующий среди опасностей в самой странной компании, какую Ада только могла себе представить, беглянка, нашедшая способ хоть на время скрыться от навязанной судьбы и, наконец, взять собственную жизнь в свои руки. Еще этим утром она могла быть убита одним из чудовищ, о существовании которых прежде знала лишь с чужих слов. Так неужели, даже несмотря на это, она, Лодур подери, не может позволить себе отойти от придуманных далекой от этого места знатью правил приличия и провести всего ночь на соседней с мужчиной кровати, раз уж свободны здесь оказались лишь двухместные комнаты?
— Ада, — выдавливает она из себя вместо всего этого, рвущегося, словно обозленная собака на цепи.
— Что? — вновь занявшийся уже немало пережившей картой Ричард поднимает глаза.
— Не “мона”. Просто Ада. Прошу.
Он растерянно кивает, а она вновь было разворачивается к камину, когда они слышат голос Коннора:
— Я уж потеснюсь. Если посреди ночи обниматься полезу — это чтобы на пол не свалиться, так и знай.
Ада невольно прыскает, вновь обращая к догорающему огню спину, и краем глаза успевает заметить промелькнувшую на прежде неизменно серьезном лице рыцаря улыбку — впервые за все время их знакомства.
***
Ночь не приносит с собой сна. Ада ворочается в постели, скидывает с себя одеяло, когда становится слишком жарко, и вновь натягивает его до самого носа, едва почувствовав холод. К полуночи все звуки, прежде долетавшие до нее с первого этажа, смолкают. Последним исчезает нестройное, а местами и откровенно фальшивое пение нескольких голосов, начавшееся, как только кем-то была обнаружена старая расстроенная лютня. Из того, что Аде все же удалось разобрать, она услышала несколько уже известных ей баллад весьма пристойного содержания, а следом, когда языки поющих стали заплетаться еще сильнее, узнала и о любви между благородной имперской дамой и юным конюхом, протекавшей прямо в конюшне, под осуждающими взглядами живших в ней лошадей; о золотоволосой деве-воительнице Сесилии, пожелавшей выйти лишь за того, кто сумеет одолеть ее в бою, а по итогу сделавшейся женой вербера, в своем зверином облике одолевшего ее не только на ристалище, но и в первую ночь их брака, — все это неизменно с забытыми словами, пропущенными или перепутанными строчками и даже целыми куплетами, о которых певцы спорили, не прекращая подыгрывать себе на лютне. Следующая баллада рассказывала о славных похождениях одного из сыновей Сесилии и оборотня, но припомнить поющие сумели лишь ту ее часть, где юный герой берет себе в жены разом пятерых дев, а ночь все они — в многочисленных подробностях — проводят на одной огромной кровати. Когда же, в конце концов, репертуар невидимых певцов иссякает, они разбредаются по комнатам, оставляя Аду в мертвой тишине, через которую пробивается лишь сильно приглушенный шум моря.