По толпе проносится взволнованный рокот, а до ушей боящейся отвести глаза от происходящего Ады доносится обрывок чьего-то разговора:
— Так это те самые? Ну, что господину своему и женушке его бошки размозжили на прошлой неделе?
— Они, они.
— Да сами они виноваты были. Кто ж гладиаторов с собой под одной крышей держит? Похлеще зверей диких будут.
— Слыхал, все это один сделал. Да еще и голыми руками. А вы гляньте, они, видать, и посудомоек повязали!
— Да уж и дурак поймет, что не все они убивцы. Или думаете у господ их было по семь голов, как у Гидры?
Все говорившие заливаются мерзким хохотом, а девушка судорожно сглатывает, наблюдая, как петлю накидывают на тонкую шею девчонки младше нее. Скользя взглядом по пергаменту, глашатай одно за другим выкрикивает имена. Ей удается насчитать двадцать одно.
— За подлый мятеж против своих господ эти люди приговорены к повешению за шею.
Толпа устремляет свой взор на еще одного приговоренного. Уже стоящего на эшафоте, но чуть поодаль от будущих висельников, под охраной сразу трех солдат, над каждым из которых он возвышается на добрую голову.
— За безжалостное убийство своих господ, добрых жителей Траноса и верных подданных Делорианской империи, Хендрина Атле и его супруги Марцеллы, к колесованию приговаривается Филиберт Орен, по прозвищу Голем.
Один из солдат срывает мешок с головы приговоренного и над толпой проносится испуганный возглас.
Приговоренным к смерти на эшафоте не позволялось иметь при себе любого металла, если только то не были кандалы, но в этот раз решено было сделать исключение. На лице семифутового здоровяка ремнями плотно закреплена стальная маска, скрывающая отсутствующую почти до самого глаза левую сторону лица.
Кто-то спешно уходит с площади, расталкивая зевак плечами.
Бывшего гладиатора за руки и за ноги привязывают к огромному колесу, тут же выставленному на самом видном месте. Он уже не сопротивляется, отрешенно глядя куда-то вдаль, поверх гудящей толпы.
В руках палача оказывается толстый стальной прут, длинной никак не меньше трех футов. Примерившись к обездвиженной правой ноге, он отводит руку с прутом назад, для большей силы удара.
Сухой треск ломающихся костей звучит в практически полной тишине. Кто-то из приговоренных, кому пока не хватило свободной петли, мешком падает на ступени эшафота без чувств.
Ада закрывает лицо руками и отворачивается, сердце будто стучит прямо в голове, тяжело бухая в самые уши. За спиной она слышит новый хруст, от которого желудок будто сжимают ледяные пальцы, но никакого крика.