1150 год от Прибытия на Материк
Тяжелые капли ударяются о лобовое стекло с глухим стуком, часть от удара разлетается в стороны брызгами, часть змейками стекает вниз, забиваясь под замершие дворники. За мокрым стеклом высится, будто царапая высокими шпилями затянутый тучами небосвод, громада национального музея. Величественная и внушительная, стоящая на этом месте уже добрых два века, она огораживается от стремительно меняющегося и развивающегося вокруг нее города толстой зеленой пеленой парка.
Каллен пригибается к рулю, чтобы полностью рассмотреть высокие стрельчатые окна последних этажей, заполненные витражами, и с сожалением вздыхает от одной мысли о том, сколько придется пробежать от парковки под дождем, чтобы пересечь просторный двор, усыпанный клумбами и фонтанами. Последние никто даже не подумал отключить и теперь, под тяжелым натиском воды с неба, они бились судорожно и неуклюже, будто выброшенная на лед рыба.
В обычное время двор был под завязку набит людьми, в большинстве своем дотошно пытающимися запечатлеть себя с каждым элементом местного декора. Теперь же немногочисленные посетители проносятся к зданию не замедляя шага, загребая ногами воду, уже не умещающуюся в выемки луж, и пытаясь хлипкими зонтами хоть немного защититься от стихии. Какая-то девушка в цветастой юбке едва не взлетает вслед за своим, когда очередной порыв ветра пригибает молодые деревца почти до самой земли и радужным вихрем обрывает разноцветные лепестки с клумб.
Каллен морщится, уже не надеясь обождать ливень в сухости машины, и тянет руку к дверце, когда в кармане прихваченной с соседнего сидения куртки коротко вибрирует телефон.
Специализировавшегося на третьем Бунте ученого звали Ирвин Гоуд, и если в самом начале он показался Каллену полной противоположностью всем представлениям о степенных и важных историках, то после некоторого общения это впечатление перешло в статус факта. Впрочем, этому можно было лишь порадоваться. Если раньше Каллен едва ли мог считать свой нездоровый интерес нормальным явлением для человека его возраста, то Ирвин, в полной мере разделявший эту страсть и оказавшийся старше то ли на два, то ли на три года, смог наконец немного рассеять эти опасения. Хотя уже с первых минут общения его едва ли можно было назвать образцом адекватного молодого человека, Каллен был рад и этому.
Кардинальное отличие между ними заключалось в том, что Ирвин свое увлечение без каких-либо зазрений совести перед осуждающей родней обратил в диплом магистра этнологии. У него имелась по крайней мере парочка собственных теорий по каждому важному аспекту избранной им области, порой разительно отличавшихся от официально принятых. В поисках их подтверждений (а быть может и опровержений) он почти безостановочно колесил по стране, так что за прошедшую с начала его работы над записями неделю Каллен так и не удостоился личной встречи с ним, да и вряд ли мог рассчитывать на нее в ближайшем будущем. Тем не менее, даже при переписке с кем-то, столь фанатично хранящим в своей памяти казалось бы каждую деталь, Каллен вдруг со смущением ощутил глубину собственного невежества в данном вопросе. Ирвин же на подобное мгновенно и совершенно спокойно сообщил, что в ту же минуту может устроить ему пропуск в архивы национального музея, информация из которых далеко не целиком была доступна широкой публике.