— Сомневаюсь.
— Не все так трагично, — успокоил я его. — Если сделать все умно, можно выйти сухим из воды.
Он покачал головой и снова сказал:
— Сомневаюсь.
— Зачем-то вы сюда пришли, верно? — спросил я. — Вы даже драться успеваете, вон какой синячище нажили. Значит, кипит в ваших жилах кровь, а не водица. Немного уверенности, и все будет в порядке.
Он не повторил своего слова, но я разозлился. Какого черта я его уговариваю?
— Вот что, — откровенно сказал я. — Вы мне надоели.
— Что? — испуганно посмотрел он на меня.
— Когда вы Бог знает какими путями пробираетесь, чтобы сфотографировать черт знает что, вы не комплексуете. А когда речь идет чуть ли не о вашей жизни, вы впадаете в депрессию и уныние.
— Это разные вещи, — резонно ответил он мне.
И он таки прав, черт меня возьми. То, чем он занимается, понял я, не что иное, как особая форма наркотика. Даже если его жизни будет угрожать смертельная опасность, он будет так же продолжать рисковать собственной шкурой, чтобы делать свои гнусные снимки, прятаться, лезть по водосточной трубе, менять объектив, балансируя на одной ноге, зацепившись за грозящую рухнуть балку, и получать от всего этого удовольствие, которое может быть сравнимо с кайфом принятой дозы после долгой ломки.
— Возьмите себя в руки, — буквально потребовал я. — Если я говорю, что есть путь к спасению, значит, он есть.
Я намеренно взял высокопарный тон. Мне казалось, что именно он сможет хоть в чем-то убедить его. И действительно, Лейкин снова посмотрел на меня, и в его взгляде уже читалась надежда.
Я вздохнул с облегчением.
— Только мои инструкции нужно выполнять беспрекословно, — предупредил я его.
Он кивнул, завороженно глядя на меня.
— Конечно.
Через полчаса мы вышли из двора и разошлись в разные стороны. Настроение у Стаса заметно улучшилось; когда я кивнул ему на прощание, он даже улыбнулся.
Но руки я ему все-таки не подал. Когда-нибудь моя щепетильность сыграет со мной злую шутку.
Впрочем, что это я раскаркался? Впереди еще слишком много дел, чтобы трепаться попусту. За дело, Лапшин!
Не скажу, чтоб я самому себе нравился, но жить было интересно.
Ну не люблю я, когда меня припирают к стене!