Походив по судну взад-вперед, Княжев наконец присел спиной к борту и раскрыл перед собой рюкзак.
— Ну, теперь дома! — обуваясь посреди трюма, заключил с радостью Ботяков. Все свое имущество он притащил на баржу в охапке и теперь сидел, разбирался. Чирок ходил по днищу большим кругом, вдоль бортов, будто ему тесно тут было и он искал выхода. Ближе к корме собралась особая компания — играли в карты...
Плыли долго, успели и выспаться, и наговориться. Уже темнело, и Мишке не терпелось выглянуть — узнать, где плывут. Ботяков начал было поднимать его на свои плечи, но Княжев одернул:
— Выкинуть захотел? Всем сидеть на дне! Капитан без вас знает...
Наконец баржа обо что-то стукнулась, на носу по железу палубы загремели шаги, баржу пришвартовали, и кто-то спустил к ним в трюм трап:
— Вылезай!
Первым полез Ботяков и, едва голова его поднялась над бортом, замер на трапе.
— Чего это? — спросил он.
— Кострома! Чего еще... — ответили там.
— О-е-о!.. Ты что не сказал? — и Ботяков начал ругаться, оправдываться, полез наверх, совсем забыв о бригаде.
Все были ошарашены, с гневом напали на Ботякова, тот еще раз на матроса... Но делать было нечего: вместо дома приплыли на ночь глядя в Кострому — и стали от дома в три раза дальше, чем были.
И разом все приуныли, избегали глядеть друг дружке в глаза, заспешили уйти скорее от реки, от капитана, как от стыда...
Поднимаясь улицей вверх, постепенно смирились со своим положением и наконец решили, что так даже лучше. Можно походить по магазинам, купить кое-что домой: «Чай, перед праздниками все есть. А специально ехать — не соберешься все лето...»
33
Птицы и звери, отторгнутые от реки в глубь леса, снова вылетали и выходили к Шилекше. Осторожно, оглядываясь и принюхиваясь, они внимательно изучали берега, чтобы понять и убедиться, что люди убрались совсем. Запахи людей постепенно выветривались, и все живое в лесу успокаивалось, смелело.
Любая жизнь в новом месте оставляет после себя стойкие непривычные следы. Но здесь эти следы исчезли быстро. Смоляные запахи сосен, вода, ветер и солнце неостановимо творили новую жизнь, новые запахи. Даже отходы от жизни и сами трупы трав, деревьев, насекомых, птиц и зверей — все перерабатывалось и превращалось здесь в жизненную силу для новых поколений. Это был вечный закон лесной жизни, и был он так силен и всеохватен, что его не могли нарушить своим появлением эти два десятка мужиков. Жизнь в лесу только на время раздвинулась в стороны, а как только люди ушли, она опять сомкнулась, слилась воедино. Но память о людях в лесу еще жила.