Шагах в десяти выбежала на тропинку красивая черно-белая птица, чибис-пигалка. Она, будто заигрывая, то дожидалась Стрежнева, то опять пускалась по тропе, без конца оглядываясь. Стрежнев все шел и шел за ней и незаметно стал улыбаться, приговаривая: «Беги, беги... а то оторву вот хохол».
По обе стороны дороги на спокойной воде нежились мягкие белые облака, и всюду просыхала, прозрачно парила на гребнях грив прошлогодняя немощная травка.
И Стрежнев, как спугнул кулика, свернул с тропинки влево к удобному пеньку, сел на него, у самой воды, и стал глядеть вокруг.
Он глядел на воду и думал: «Там затон, катер, начальник — а здесь вот весна, солнышко. Надо краску, олифу, сварщика... А я вот сижу, греюсь, и вместе со мной греются кулички, жаворонки, пигалки... И у них нет никакой заботы. А чем хуже я?»
Приваливало уж к полудню. Когда Стрежнев встал и пошел, у него уже вовсе никакого зла ни к кому не было. Он дошел до самого бора, стал подниматься к конторе, а внутренне так и не собрался, ни на что не решился...
В конторе все ходуном ходило. По лестницам носились мастера, инженеры, трясли какими-то бумажками, на ходу подписывали их, кидались к телефонам, кричали, хлопали дверями...
Стрежнев после лугов поначалу даже оторопел, растерялся, пока не понял: весна, горячка — у всех дел по горло. Надо ремонтировать боны, завозить такелаж, отзывать из отпусков рабочих, отправлять бригады на сплав... Весенний угар! Так бывало всегда, перед каждым вскрытием Унжи.
И Стрежневу стало как-то неловко за себя, за свой катер, за то, что самого нынче по-настоящему не захватила эта радостная суета...
Он надеялся, что увидит главного инженера где-нибудь в коридоре, тот сам подойдет, и тогда завяжется разговор.
Но странное дело, народ попадался какой-то все незнакомый, молодой, хорошо одетый. «Молодые инженеры», — подумал Стрежнев.
Поразил его мастер рейда. Это был молодой инженер, присланный три года назад из Москвы отрабатывать после института. И все три года он просился обратно, но его не отпускали. И человек, которому не было еще и тридцати, увядал, пропадал прямо на глазах. Нынче он стал еще хуже: шел расхлябанной походкой, некрасивое, по-козлиному длинное серое лицо его было постно и имело такое выражение, будто человек ненароком хватил кислоты и все нутро у него начисто выболело.
«Ох, путаники... — выругал Стрежнев не то инженеров, не то тех, кто их здесь держит. — Отпустили бы давно, раз ему в министерство надо. И чего неволить, неужели не видно, что из него работника не выйдет: третий год как тень ходит. Еще умрет тут, даст заботы...»