Не успеешь сунуться в затон — снова приказ: иди за баржой, проломили — тонет; иди за таким-то катером: заклинило винт. Пришел — снова иди... И нет тебе ни дня и ни ночи.
И все капитаны, у кого хоть как-то еще ползает катер, сутками стягивают всю братию — весь флот — домой, в свой затон. По нескольку ночей за штурвалом без сна, небритые, без настоящей еды, без курева...
С каждым часом все гуще и медленнее несет рекой лед, все толще и крепче он. Вот-вот река схватится, и тогда... тогда ремонтируй, кто где остался, мучайся вот так, как с этой «девяткой».
Начальство не уходит с берега. Ночует тут же, в караванке, на жестком деревянном диване у телефона.
Караванный не чует под собой ног. У него хлопот больше всех: надо толком расставить на зиму весь флот, чтобы каждому было удобно ремонтироваться. Он должен знать, у кого какой будет ремонт: кого придется вытаскивать на берег, кого оставлять на всю зиму во льду.
Целой упряжкой, как собачья свора, тянут катера к затону тяжелый кран. Метр за метром пробиваются сквозь густой ледяной замес. Тянут весь день, вечер и ночь... Надрывно урчат перегретые двигатели, свистит в рангоуте ветер, обмерзают палубы, скрежещет и лопается вокруг лед. В кубрике не усидишь: кидает с борта на борт, а снаружи как будто бьет кто остервенело по железу кувалдой.
Все медленнее, неохотнее поддается отяжелевший кран: копится у него под днищем ледяная подушка, вырастает, упирается наконец в донный грунт — и с искрами лопаются в ночи стальные тросы! Распахиваются на катерах двери рубок, и летит в ночь чей-то, как с яру сорвавшийся, отчаянный крик: «Разделывай!.. Выбирай!..» И мечутся по ледяным палубам люди, летают тени, дробно стучат тяжелые сапоги, кинжально полосуют тяжелую тьму ночи прожекторы...
Но вот наконец все в сборе. Все в затоне. И валятся измученные люди где попало: на стулья, скамейки, прямо на пол жарко натопленной караванки.
Умаялся затон. Утих. Спит.
Мертвеет в призатонской гриве последний обреченный лист на дубах. Прибрано, просторно-тихо по темным лесам вкруг затона. Задумчивые сосны глядят с соседних увалов на свою раздетую братию — отмахавшее жарким каленым листом редкое чернолесье.
Изредка, будто примериваясь, робко взглянет с холодной вышины на землю месяц и снова потонет во тьме — маленький и далекий, с чужим отрешенным блеском.
И в этот краткий миг вспыхнут, будто янтарным лаком залитые, лесные озерины — так чист и гладок на них первенец лед.
Ждущая молчаливая стынь.
И только на реке, на самом ее стрежне, где еще недавно бился караван, идет неусыпная борьба тяжелеющего льда с течением.